Ярем Господень - [33]

Иоанн опять с вопросом. Хвальба старообрядца заинтересовала его.

— Аще ты глаголеши, яко нет добрей веры как за Волгою, в лесу… Поведай, что же это за вера такая?

Корелин говорил сладкоголосо, жмурил свои рыжеватые глаза:

— У нас двуперстное древнее слагание. По старым книгам говорят, читают и поют. По старой вере и добрые дела делают: постятся, в безмолвии пребывают, удаляются от веры антихриста, от никониан, ибо в церквях теперь благодати Святова Духа нет.

Иоанна сердила открытая похвальба Ивана «своей верой», саровец, выставляя себя незнаем, спросил:

— Что же это… Вера у вас старая. А какая же новая. И что есть печать антихристова?

Раскольник задумался, подёргал себя за рыжую бороду, припорошенную мукой, хитровато взглянул на Иоанна, удивляясь простодушию монаха.

— Никон-то ваш — пагубник. А наши стояльцы за старую веру — по старым книгам служат, как святые отцы на соборах уложили. А новая вера — новый архирей и попы старое печатное слово переменили, прибавили новова, а кой-где в книгах убавили. Крестят и венчают — ходят противу солнца, а не по солнцу. Печать же антихристова — на лице своём полагают крест опять же по-новому: тремя персты, щепотью. И вместо осьмиконечнова креста делают ныне четвероконечный крыж латинской и поклоняются ему.

Корелин замолчал, сквозь прищур своих хитроватых глаз победно поглядывал на саровца.

«Экой ты горемычный, как тебя помрачило!» — с грустью подумал Иоанн и ещё раз оглядел старообрядца.

Тут пришёл Онисим, увёл работника в амбар, что-то они там перекладывали. Освободившись, заволжский скитник опять вышел на солнышко с победным лицом.

Снова присели на брёвна. Иоанна давно просветил о расколе дядюшка Михаил, а в Введенском однажды Тихон увещал кого-то из посадских — не Серебряковых ли, что откачнулись от церкви. Спросил скорее для того, чтобы втянуть Корелина в разговор.

— Скажи, Иван, есть ли у ваших церквей священники?

— Нет у нас ни попов, ни церквей. В «Апостоле» что сказано: вы ести церкви Бога живова…

Иоанн возразил:

— Нет, милой, без церкви Христовой, без священства, а оне издревле поставлены — никто не может быть христианином. Без них как же спастись?!

Раскольник и рот раскрыл, его плотные брови поползли куда-то вверх. Он вздохнул.

— А я-то чаял, что ты нашей православной веры… Тайну свою открыл. Никонианин!

Иоанн встал, скоро заходил по утоптанной тропке у амбара. Заговорил негромко, раздельно:

— Человеце, да одна у нас вера, един Бог для всех! Ему одному поклоняемся, на Него уповаем. И не возводи ты хулы на других, заповедь-то помни: не суди и не судим будешь!

Корелин заёрзал на бревне, как и ожидал Иоанн, стал распалять себя, зачастил заученными злыми словами:

— Ты меня не утеснишь словом! Вы, попы новой веры — слуги антихристовы, прельщаете нас, гонения с властями учиняете. Не та вера, которая гонит, а та, которую гонят! Знаю, нуждою власть приводит слабых к антихристовой вере, чтобы мучиться вечно в геенне огненной. Мы этова не хотим! Аще и там станете нас мучить, окаянные. Отвергаемся!

— Чад гордыни слепой в тебе не по разуму. Учал ты меня бранить… К чему такое грубство? — Иоанн подошёл к мужику и тихо, кротко сказал: — Друже, по одной ли половице правда ходит? Не чужим крикам внемли, а своему рассудку, учись слушати.

На этом и расстались.

Прежде чем пойти к себе в келью, Иоанн зашёл в часовню и пал на колени перед крестом. Просил горячо:

— О, Господи, Боже святый! Царь безначальный! Пожелай всем людям спастися. Пожалей этова Ивана, избави его от заблуждения, просвети ум ево и очи сердечные, настави на истину. Спаси всех нас, в тебя верующих право и уповающих во имя Твое святое!

Вскоре по первому снегу — тихий, светлый день тянулся, Иоанн опять пришёл на мельницу и пришёл намеренно.

Раскольник заметно обрадовался приходу монаха.

Опять сидели на улице, у амбара, красиво смотрелась пестрота земли этой поры: зелень сосен вершинная, осыпанные снегом ветлы у речки, жёлтые взметы осоки у чёрной воды и пронзительная синева небес.

В Иоанне просыпался проповедник, прежде-то только в Санаксарском иногда говорил с братией с амвона. Сейчас начал с просьбы: не хулить святую церковь, ведь ей более полутора тысяч лет, и Господь не оставил её. И не надо облыжно хулить священство…

— Не Христос ли сказал: дом сей домом молитвы наречется, помнишь ли?

— Ну, помню…

— Так как же ты поносное на храм Божий изрыгать можешь?! Помни, Иване, вера и церковь насаждены в мире Иисусом Христом, есть они и пребудут. Опять же внемли: сказал Иисус, что церковь вратами ада неодолима — то апостол Матфей слова учителя пересказал. Ну и далее. Коли есть, утвержден храм, то как же без священства?! Кто же тогда Захария, благочестивый муж Елизаветы, который служил в храме и которому явился ангел Господень с вестью о рождении Крестителя Иоанна… К этому всему: святой Иоанн Златоуст говорит о церкви: «Аще паче небес укоренилася, вечностью своею продолжится…»

— Тако, тако, — соглашался какой-то тихий в этом своём согласии Корелин.

— То-то и оно, милой, тако, а не инако! Поверь, укрепись и дадеся тебе!

— Вразумляй, отче…

Так начал Иоанн выстраивать в себе защиту «новой веры», так начал понимать он, что в общении со старообрядцами всё достигается терпением и любовью.