Ярче тысячи солнц - [47]

«Если что-нибудь пойдет не по плану и не в должном порядке, то у меня не будет ни малейших возражений против того, чтобы быть расстрелянным».

Но отделение контрразведки не удовлетворилось таким риторическим изъявлением преданности. Отказ Оппенгеймера сделать дальнейший шаг по пути разоблачения, на который он уже вступил, усилил подозрения по его адресу. Через десять дней после беседы с Оппенгеймером Паш послал в Пентагон своему шефу полковнику Лансдэйлу следующее донесение, в котором он излагал свое мнение об ученом: «Мы все еще придерживаемся мнения, что Оппенгеймер не заслуживает полного доверия и что его преданность государству двусмысленна. Чувствуется, что безраздельно он предан только науке, и если бы Советское правительство предложило ему больше для его научной карьеры, то он избрал бы это правительство, чтобы выразить ему свою преданность». Мнение сотрудников контрразведки о том, что Оппенгеймер был далеко не полностью откровенен с ними, имело все основания. Они считали, что он лгал, что-то утаивал от них. Они допускали, что это «что-то» касалось связей, которые, как они подозревали, он все еще поддерживал с коммунистической партией. Но в действительности Оппенгеймер порвал свои прежние неустойчивые связи с коммунизмом. Больше всего в настоящих условиях он боялся, что власти могут сместить его, если постепенно будут узнавать все больше и больше о его «левой» деятельности в прошлом.

Контрразведка не удовлетворялась простыми намеками. Она хотела знать всю правду. Но Оппенгеймер ничего не мог им сказать. Не мог потому, что главным последствием этого было бы предъявление ему обвинений и, таким образом, серьезное ослабление его положения как директора Лос-Аламоса.

Фактически же только один ученый вступал в контакт с таинственным посредником. И имя этого ученого было Роберт Оппенгеймер.

Действительность заключалась в том, что в конце 1942 г. или начале 1943 г. (точная дата так и не была установлена) Оппенгеймерам, жившим тогда в собственном доме на Игл-Хилл в Беркли, нанесла визит жившая по соседству супружеская пара Шевалье.

Преподавателя романских языков в Калифорнийском университете Хаакоа Шевалье Оппенгеймер знал еще с 1938 г. Ученый-атомник очень быстро и искренне подружился со своим коллегой, который был на два года старше. Дружба с каждым днем все росла, несмотря на тот факт (а возможно, и благодаря ему), что Шевалье был полной противоположностью Оппенгеймера. Высокий, широкоплечий мужчина с норвежским именем и французской фамилией, он излучал столько бесхитростной восторженности и сердечности, что Оппенгеймер доверял ему больше, чем кому бы то ни было. Оппенгеймер мог непрерывно часами рассуждать с такими физиками, друзьями по работе, как Роберт Сербер и Филипп Моррисон. Но лишь в обществе Шевалье он ощущал, что не только разговоры, но и само молчание были проникнуты каким-то легким и светлым чувством тоски о Родине, далекой Европе и ее поэтах.

Шевалье родился в маленьком городишке Лэйквууд в шт. Нью-Джерси, но вскоре, когда ему было два года, его семья переехала во Францию, на родину отца. Позднее они переехали в Норвегию — на родину матери.

Там было еще немало людей, которые помнили его деда, крупного хлеботорговца и личного друга Грига и Ибсена. В 1914 г., когда в Европе разразилась война, семья снова вернулась в Соединенные Штаты.

К концу войны Хаакон был уже мечтательным восемнадцатилетним юношей, поэтом и скитальцем, подобно Кнуту Гамсуну. Любовь к приключениям и желание узнать мир привели его к морю. После года службы простым матросом молодой человек, все еще жадный до познаний, снова засел за школьную скамью и вскоре зарекомендовал себя блестящим знатоком французской литературы. С Хааконом Шевалье Оппенгеймер мог отвлекаться от физики, спорить об Анатоле Франсе или Прусте, своем любимом авторе, или просто развлекаться дегустацией рецептов экзотических или особо изысканных блюд, которые эти двое мужчин приготовляли совместно на кухне у Оппенгеймера.

Такого рода дружеские связи обычно прекращаются, когда один из двух друзей женится. Но в данном случае этого не случилось: отношения стали еще более тесными. Шевалье и его жена Барбара были в числе тех немногих людей, которые поддерживали Роберта и Кэтти Оппенгеймер, когда в ноябре 1940 г. их свадьба вызвала столько сплетен и возбуждения.

Холостяком Оппенгеймер жил в двух комнатах, выходящих на широкую террасу. Обычно в них было холодно и неуютно. Из-за болезни, туберкулеза, он всегда и днем и ночью оставлял окна открытыми.

Женившись, он начал приискивать себе собственный дом. Шевалье помог Оппенгеймеру в этом отношении. Сам он жил в старинном английском деревенском домике, перевезенном на далекий калифорнийский берег для Всемирной выставки в Сан-Франциско в 1915 г. Когда выставка закрылась, этот музейный экспонат был куплен некоей леди, которая с большими трудностями перевезла его на вершину холма, возвышавшегося над Беркли. Рядом она имела также и второй дом — длинное белое оштукатуренное строение испанского типа с просторным и уютным жилым помещением с крашеным деревянным потолком, коричневато-красным глиняным полом и большим камином. К дому, посаженному, подобно орлиному гнезду, на краю обрыва, вела крутая дорога.