Японский солдат - [61]

* * *

На другой день после представления командиру полка пленные на работу не ходили. Их по одному вызывали во флигель к командиру роты и допрашивали. Флигель стоял в стороне от казармы, в небольшой комнатке, где дощатый пол был застлан циновками. Капитан Оцука допрашивал пленных, расположившись за маленьким, низким столиком. Усадив пленного перед собой, он задавал ему вопросы.

Первые вернувшиеся с допроса пленные сообщали:

— Допытывается, как я оказался в плену. А когда спросишь, зачем ему это знать, отвечает, что пишет на нас послужные листы, чтобы составить список для репатриации.

— Как же так? — удивился кто-то. — Наш репатриационный список давным-давно уже составили австралийцы. И должны были передать японскому правительству или местному японскому командованию. Разве не так?

— Он объяснил, что требуется новый список.

— И все равно, — заметил кто-то, — нечего допытываться, почему да отчего. Достаточно записать, как это делали австралийцы, где и когда ты попал в плен.

— Не то чтобы это был допрос, — доложил один из побывавших во флигеле, — но, похоже, хотят знать, мог ли ты еще сопротивляться, когда попал в плен, или нет.

По лицам пленных пробежала тень. Вроде бы и армии уже не существует, и военного трибунала нет, а им зачем-то понадобились такие подробности. Зачем?

Для большинства пленных вопрос о том, как они оказались в плену, был самым болезненным. Таких, кто изнемог от ран и голода и был подобран солдатами противника без сознания или, как Такано, внезапно попал в окружение и не смог оказать сопротивление, было сравнительно мало. Большинство отстали от своей части и бродили в джунглях в одиночку или маленькими группами до тех пор, пока не в силах терпеть муки голода, привлеченные запахом хлеба, не подходили слишком близко к лагерю противника. Они попали в плен случайно, по неосторожности в отличие от таких, как Кубо, который сдался по собственному желанию. И тем не менее мало кто из них откровенно признался в этом своим товарищам. Просто по некоторым деталям можно было об этом догадаться. В лагере были и такие люди, как фельдфебель Танабэ, — до сих пор никто не знал, где, когда и каким образом он попал в плен. Поговаривали даже, что Танабэ будто бы офицер. Настоящего имени его никто не знал; было лишь известно, что в лагере он живет под вымышленным именем.

По мере того как распространялись известия о капитуляции Японии, о том, что армии больше не существует, что в государственном аппарате произошли перемены, все большее число пленных открывало свои настоящие фамилии — к удивлению австралийского военного командования. Наконец перед самой посадкой на корабль была проведена окончательная проверка списков. Разнесся слух, будто японское правительство не признает пленных с вымышленными именами и они не смогут вернуться на родину. Тогда многие назвали наконец свои настоящие имена. Однако оставались еще пленные, которые, как и Танабэ, все еще скрывали свои имена и отказывались сообщить свое звание и номер части.

Поэтому, когда начались допросы, для многих это оказалось серьезным испытанием.

Младший унтер-офицер Исида был одним из тех, кто, почти умирая от истощения, сам перебрался к противнику, притом он вовсе и не скрывал этого факта от остальных. Однако даже Исида не знал, что ему говорить и как держаться на допросе. Признаться, что добровольно бежал к врагу, не хватало духу, соврать — как-то неловко.

— Кубо-сан! Что вы собираетесь делать? — спросил он у ефрейтора. — Не лучше ли прямо признаться, что сдались, и все тут.

— Зачем лезть на рожон! — ответил Кубо. — Я вовсе не намерен этого говорить. По крайней мере здесь. Только обозлятся и вовсе отвернутся от нас. Не лучше ли сначала объяснить подробно, в каких ужасных условиях оказались мы на острове Б.

Слова Кубо ободрили не только Исиду, но и всех остальных. Однако сам Кубо внутренне был вовсе не спокоен. Его до сих пор мучили угрызения совести оттого, что там, в джунглях, он бросил товарищей и пошел сдаваться в плен один. Утешало лишь сознание, что у него не было иного выхода: ведь даже в тех условиях он не смог найти себе попутчиков, которые поняли, бы его правильно и последовали бы за ним. Кубо не отважился бы признаться кому бы то ни было, что бежал один, бросив товарищей. И тем более он не мог сказать этого такому командиру части, как подполковник Хагивара.

Фельдфебель Такано был далек от подобных переживаний. Он и в самом деле не боялся допроса командира роты. Посоветовавшись с Ёсимурой и Тадзаки, он решил рассказать подробно обо всех своих злоключениях. Он был исполнен решимости сообщить этим воякам, особенно подполковнику Хагиваре, при каких обстоятельствах погибли его товарищи. Такано думал теперь, что не ради самих себя, а во имя погибших невозможно позволить, чтобы такие люди, как этот подполковник, бездельничавший в Рабауле и не испытывавший ни малейшей ответственности за провал операций на острове Б. и в Гвинее, не узнали, как они попали в плен. Погибших боевых друзей уже не воскресить. Значит, он должен стать их свидетелем! Из роты, в которой было около двухсот человек, в живых, включая Кубо, осталось всего четверо, и эти четверо должны рассказать теперь своему народу, как погибли остальные. Вот какие мысли владели Такано, они вытеснили его прежние размышления о степени его собственной вины за этот позорный плен.