Японский солдат - [4]

Потом вновь принятых на работу юношей и девушек повели по территории храма. Надолго задержали перед усыпальницей, где обитают души двух с половиной миллионов солдат, погибших в боях начиная с японо-китайской войны 1894–1895 годов и вплоть до битвы за Окинаву в 1945 году. Подвели к памятнику Масудзиро Омура — создателю регулярной японской армии. Показали барельефы, на которых изображены сцены русско-японской войны 1904–1905 годов, картины нападения на Шанхай в 30-е годы. Продемонстрировали пушки — ту, что стреляла по китайцам и корейцам во время японской агрессии на Азиатском материке в конце XIX столетия, и ту, из которой велся огонь по американским солдатам на Филиппинах. Торжественно звучал голос старого священника, выполнявшего роль гида и гордо рассказывавшего о больших и малых войнах, предпринятых Японией.

Книга Симоты Сойдзи «Японский солдат» совершенно необходима этим молодым людям, мелькнуло у меня. Будь моя воля, размышлял я, провел бы их по территории храма еще раз и перед усыпальницей погибших японских солдат прочел бы юношам и девушкам такие строки этого романа:

«Ёсимура боялся смерти и семь лет назад, когда его призвали в армию, он хотел во что бы то ни стало вернуться домой живым. Когда пришло известие, что его племянник Ногами Тосио погиб на поле боя в Северном Китае, и односельчане, шумно обсуждавшие это событие, называли смерть Тосио большой честью для деревни, он слышал, как мать тихо прошептала: «Мертвые чести не имут».

Я привел бы им слова японца Ариты, служившего переводчиком в австралийских войсках: «Познакомившись поближе с японской армией, я был возмущен порядками, царившими в ней, и возненавидел их. Я понял, почему нужно бороться с милитаризмом и фашизмом…

Мне совершенно ясно одно: прежде всего нужно ликвидировать японскую армию. Нужно не только распустить ее как организацию, но и вырвать с корнем ее идеи из сознания народа».

«Писатель должен уметь прямо говорить читателю правду, как бы горька она ни была», — сказал М. А. Шолохов. Симота Сэйдзи рассказал новому поколению японцев, родившемуся после войны, — а поколению старому напомнил воистину горькую правду. И эта правда не может оставить равнодушными тех, кому не безразлична судьба сегодняшней Японии.

Владимир Цветов

I

Корабль, медленно сбавляя скорость, входил в маленькую тихую бухту.

Низкий берег, заросший тропическими деревьями, описывал здесь широкую дугу. Над спокойным морем сияло жаркое послеполуденное солнце, и только кое-где на сверкающей серебром поверхности моря качались темно-синие тени облаков.

— Зачем понадобилось заходить сюда? Шли бы лучше прямо, без остановок, — сказал мужчина, остановившийся у борта. Облокотясь на поручни и сощурив глаза, он глядел на порт.

— Столько народу затолкали на этот корабль, что мы вряд ли доберемся до Японии, — заметил стоявший рядом.

— А по мне, хоть и в тесноте, только бы поскорее вернуться домой. Я согласен всю дорогу на палубе спать.

Оба были в красных штанах и рубахах, вернее — фуфайках. Рукава закатаны до локтей, на головах высокие шляпы с обвисшими полями, похожие на колпаки, такого же линялого грязно-красного цвета.

Вдоль всего борта стояли мужчины, одетые точно так же, и все они смотрели на приближающийся берег. Позади, на палубе и на крышке трюма, — всюду полно людей в красном — будто цветы в поле. Некоторые — с непокрытой головой; странно было видеть этих мужчин с длинными волосами в однообразной толпе людей, одетых в красное. Казалось, вся эта людская масса вот-вот выплеснется за борт.

На шлюпочной палубе, куда вход пассажирам был запрещен, лежа в плетеном кресле, читал журнал американец в белоснежных полотняных брюках — один из членов команды корабля. Его руки, высовывающиеся из коротких рукавов белой рубашки, были совсем белыми, почти прозрачными.

На крышке люка, метра на полтора возвышающейся над палубой, группа мужчин играла в карты, соорудив из полотна и канатов навес от солнца. К ним подошел обнаженный по пояс мужчина, голова которого была обвязана полотенцем, закрученным жгутом.

— Говорят, в Рабауле высадят корейцев и тайваньцев, — сказал он.

Все с удивлением уставились на него.

— Эти, из пятой роты, говорят. И верно, зачем им везти нас в такой тесноте…

— А из Рабаула сегодня же выйдем?

— Я думаю, часа три простоим. Шутка ли — две тысячи человек на берег высадить!

— Тогда на Тайвань можно и не заходить. Если все будет в порядке, в этом месяце мы уже до дому доберемся.

И, даже не усомнившись в достоверности сообщения, все принялись оживленно обсуждать новость.

— М-да… Если две тысячи сойдут, корабль совсем опустеет.

— Ну прямо! Если уляжемся не вповалку, а на раскладушках, как раз и займем весь корабль.

— Ты что, первым классом собираешься ехать? Мы же как-никак пленные. Думаешь, австралийская армия настолько богата, чтобы везти пятьсот пленных на корабле водоизмещением восемь тысяч тонн?

— Высадят корейцев и тайваньцев и загрузят чем-нибудь. Нам-то что! Главное, чтобы они нас доставили на родину, а на остальное плевать! И вообще лучше помалкивать.

На борту австралийского судна, которое вышло накануне из порта Лаэ в Новой Гвинее, находилось около пятисот японских солдат. Они попали в плен к австралийцам как раз перед капитуляцией Японии. Было решено в Австралию их не везти, а сосредоточить в Лаэ. В один из дней февраля сорок шестого года пришел приказ отправить их в Японию.