Япония: язык и общество - [13]
Такая сложная система сформировалась исторически. Японцы не имели собственной письменности до заимствования китайских иероглифов, использовавшихся с VI в. н. э. и полностью освоенных к VIII в. Однако чисто иероглифическое письмо неудобно для японского языка, обладающего в отличие от китайского богатой системой грамматических показателей (аффиксов и служебных слов). Поэтому уже с VIII в. появляются системы фонетического письма. Первоначально для этих целей использовались некоторые иероглифы, затем — их сокращенные варианты, постепенно трансформировавшиеся в знаки каны. Хирагана и катакана, возникшие почти одновременно в IX в., постепенно вытеснили другие алфавитные системы [11]. В средние века использовались разные системы письма — от чистой иероглифики до чистой каны (так называемое женское письмо, использовавшееся женщинами, которых обычно в полной мере не учили иероглифике). Однако смешанное письмо постепенно начало преобладать, а с XIX в. стало практически единственным (подробнее историю японского письма см., например [Miller, 1967, с. 90—140]).
Два вида каны различаются начертаниями, лишь немногие знаки похожи, и ни один не совпадает абсолютно. Однако соответствие между знаками хираганы и катаканы взаимно однозначно, и любой текст, записанный хираганой, может быть точно так же записан катаканой (или наоборот). До войны каждый алфавит имел 48 знаков, но, поскольку еще в средние века некоторые пары знаков совпадали в звучании, при послевоенной реформе письменности из каждого алфавита исключили по два знака. Чаще всего знак каны соответствует открытому слогу с кратким гласным; в период формирования каны японский язык был почти лишен слогов иного рода и соответствие «знак каны — слог» было почти однозначным, однако в дальнейшем ввиду появления долгих гласных, закрытых слогов и т. п. возникли случаи, когда слог соответствует двум и даже трем знакам каны. Кана ориентирована на фонетические особенности японского языка, существовавшие в нем до появления массовых заимствований из английского, поэтому каной трудно адекватно записать слова иных языков и многие американизмы в самом японском языке; на этом вопросе мы остановимся в главе о заимствованиях. Таблицы каны см., например, на форзаце II тома «Большого японско-русского словаря».
Сами по себе иероглифы мало отличаются от тех, которые употребляются в Китае. Есть знаки, изобретенные в Японии, но они немногочисленны [12]. Более существенно различие в использовании сокращенных вариантов иероглифов, ставших в Японии нормативными после реформы 1946 г.: упрощение иероглифов в Китае и Японии происходило независимо друг от друга. Еще более разошлись две иероглифические системы после введения в Японии иероглифического минимума, также не связанного с процессами, происходящими в Китае.
Однако наиболее значительные отличия между иероглифическими системами в Китае и Японии заключаются в их соотнесенности со звучанием. В китайском языке, если отвлечься от диалектных различий, у иероглифа обычно только одно чтение. В японском же языке единственность чтения иероглифа — исключение, а не норма, большинство иероглифов имеют два-три, а иногда и до десятка чтений. Чтения иероглифов (т. е. звуковые единицы, им соответствующие) в японском языке делятся на так называемые онные и кунные. При заимствовании иероглифов ими начали писать корни исконно японских слов [13], эти корни — кунные чтения. Помимо этого вместе с иероглифами заимствовались и их китайские чтения, фонетически изменившиеся в соответствии с произносительными навыками японцев; так появились онные чтения, ставшие важным источником пополнения японской лексики (см. ниже). Как кунных, так и онных чтений у иероглифа бывает несколько, так как иероглиф мог использоваться для написания синонимичных или чем-то сходных по значению корней [14], а онные чтения заимствовались в разное время и из разных китайских диалектов. Например, одним и тем же иероглифом пишутся корни слов икиру 'жить', икасу 'оживлять', уму 'рожать', умарэру 'родиться', хаэру 'расти' (о растениях и растительности у человека), хаясу 'отращивать (бороду, усы и пр.)', нару 'плодоносить', насу 'рожать', нама 'свежий', кроме этих кунных чтений есть два онных: сэй и сё:. Такая система сложна и неудобна, поэтому одной из задач послевоенной реформы было сокращение числа чтений иероглифов.
Иероглифы используются для написания корней как исконно японской лексики, так и китаизмов. Однако иероглифы неудобны для записи грамматических элементов, а также новых заимствований из английского и других языков. Первоначально, пока таких заимствований было немного, их писали иероглифами, иногда иероглифы подбирались по звучанию независимо от смысла, иногда — по значению независимо от звучания. Однако, когда со второй половины XIX в началось массовое заимствование европейской лексики, такая запись оказалась неудобной, и сейчас лишь отдельные заимствования пишутся иероглифически.
Постепенно сложилось распределение функций между иероглифами, хираганой и катаканой, наиболее строго выдерживавшееся в период с конца XIX в. до 1946 г., но не потерявшее силы и сейчас. В соответствии с ним корни исконной и китайской лексики пишутся иероглифами
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Предлагаемая читателю книга включает в себя ряд биографических очерков, посвященных отечественным ученым – гуманитариям XX в., прежде всего, языковедам и востоковедам. Автор книги, который уже много лет занимается историей науки, стремился совместить в своих очерках историю идей и историю людей, рассказ о научных концепциях, биографический анализ и в некоторых случаях элементы мемуаров. В книге рассказывается и о развитии ряда научных дисциплин в течение последнего столетия, и об особенностях личности ученых, выдвигавших те или иные идеи и концепции, и о влиянии на судьбу и деятельность этих ученых сложного и интересного времени их жизни.
Первостепенным компонентом культуры каждого народа является языковая культура, в которую входят использование языка в тех или иных сферах жизни теми или иными людьми, особенности воззрений на язык, языковые картины мира и др. В книге рассмотрены различные аспекты языковой культуры Японии последних десятилетий. Дается также критический анализ японских работ по соответствующей тематике. Особо рассмотрены, в частности, проблемы роли английского языка в Японии и заимствований из этого языка, форм вежливости, особенностей женской речи в Японии, иероглифов и других видов японской письменности.
Книга представляет собой учебное пособие по курсу «История лингвистических учений», входящему в учебную программу филологических факультетов университетов. В ней рассказывается о возникновении знаний о языке у различных народов, о складывании и развитии основных лингвистических традиций: античной и средневековой европейской, индийской, китайской, арабской, японской. Описано превращение европейской традиции в науку о языке, накопление знаний и формирование научных методов в XVI-ХVIII веках. Рассмотрены основные школы и направления языкознания XIX–XX веков, развитие лингвистических исследований в странах Европы, США, Японии и нашей стране.Пособие рассчитано на студентов-филологов, но предназначено также для всех читателей, интересующихся тем, как люди в различные эпохи познавали язык.
В сборнике представлены статьи, показывающие эволюцию японского национализма, вскрывающие его исторические, социальные и психологические корни. На обширном фактическом материале прослеживается деятельность консервативных сил в области политики, религии, школьного образования, литературы, искусства и спорта по насаждению националистической идеологии и пропаганде «японского духа». Анализируется роль самурайской морали в современной Японии, правящие круги которой стремятся провозгласить «дух Ямато» основой экономического и культурного прогресса. Научное издание.
Книга посвящена изучению лингвистических идей, содержащихся в трудах выдающихся отечественных ученых ХХ в. Михаила Михайловича Бахтина и Валентина Николаевича Волошинова, прежде всего получившей мировую известность книге «Марксизм и философия языка» (1929). Рассматривается место книги и примыкающих к ней статей в мировой науке о языке того времени, ее отношение к ведущим в те годы школам и направлениям мировой и отечественной лингвистики.Подробно исследуются полемика авторов книги с концепциями Ф. де Соссюра и К.
В своей книге прямой потомок Франческо Мельци, самого близкого друга и ученика Леонардо да Винчи — Джан Вико Мельци д’Эрил реконструирует биографию Леонардо, прослеживает жизнь картин и рукописей, которые предок автора Франческо Мельци получил по наследству. Гений живописи и науки показан в повседневной жизни и в периоды вдохновения и создания его великих творений. Книга проливает свет на многие тайны, знакомит с малоизвестными подробностями — и читается как детектив, основанный на реальных событиях. В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.
В настоящей монографии представлен ряд очерков, связанных общей идеей культурной диффузии ранних форм земледелия и животноводства, социальной организации и идеологии. Книга основана на обширных этнографических, археологических, фольклорных и лингвистических материалах. Используются также данные молекулярной генетики и палеоантропологии. Теоретическая позиция автора и способы его рассуждений весьма оригинальны, а изложение отличается живостью, прямотой и доходчивостью. Книга будет интересна как специалистам – антропологам, этнологам, историкам, фольклористам и лингвистам, так и широкому кругу читателей, интересующихся древнейшим прошлым человечества и культурой бесписьменных, безгосударственных обществ.
Книга посвящена особому периоду в жизни русского театра (1880–1890-е), названному золотым веком императорских театров. Именно в это время их директором был назначен И. А. Всеволожской, ставший инициатором грандиозных преобразований. В издании впервые публикуются воспоминания В. П. Погожева, помощника Всеволожского в должности управляющего театральной конторой в Петербурге. Погожев описывает театральную жизнь с разных сторон, но особое внимание в воспоминаниях уделено многим значимым персонажам конца XIX века. Начав с министра двора графа Воронцова-Дашкова и перебрав все персонажи, расположившиеся на иерархической лестнице русского императорского театра, Погожев рисует картину сложных взаимоотношений власти и искусства, остро напоминающую о сегодняшнем дне.
«Медный всадник», «Витязь на распутье», «Птица-тройка» — эти образы занимают центральное место в русской национальной мифологии. Монография Бэллы Шапиро показывает, как в отечественной культуре формировался и функционировал образ всадника. Первоначально святые защитники отечества изображались пешими; переход к конным изображениям хронологически совпадает со временем, когда на Руси складывается всадническая культура. Она породила обширную иконографию: святые воины-покровители сменили одеяния и крест мучеников на доспехи, оружие и коня.
Это книга о чешской истории (особенно недавней), о чешских мифах и легендах, о темных страницах прошлого страны, о чешских комплексах и событиях, о которых сегодня говорят там довольно неохотно. А кроме того, это книга замечательного человека, обладающего огромным знанием, написана с с типично чешским чувством юмора. Одновременно можно ездить по Чехии, держа ее на коленях, потому что книга соответствует почти всем требования типичного гида. Многие факты для нашего читателя (русскоязычного), думаю малоизвестны и весьма интересны.
Книга Евгения Мороза посвящена исследованию секса и эротики в повседневной жизни людей Древней Руси. Автор рассматривает обширный и разнообразный материал: епитимийники, берестяные грамоты, граффити, фольклорные и литературные тексты, записки иностранцев о России. Предложена новая интерпретация ряда фольклорных и литературных произведений.