Япония, японцы и японоведы - [24]

А между тем в начале 1953 года в отделе Японии случилось чрезвычайное происшествие - вернее, не в отделе, а в семье заведующего отделом Е. М. Жукова. Как-то в один из явочных дней среди сотрудников института пронесся слух: "Ида Евсеевна Цейтлин, жена Евгения Михайловича Жукова, покончила жизнь самоубийством". Меня это известие поразило потому, что всего неделей-двумя ранее до того состоялась успешная защита Идой Евсеевной кандидатской диссертации на тему, очень близкую к теме защищенной мною рукописи. Месяца за два до того я даже передал ей автореферат своей диссертации и получил от нее похвальный отзыв. Известно было также, что незадолго до получения Идой Евсеевной ученой степени кандидата наук состоялся переезд семьи Жукова в новую великолепную по тем временам квартиру в престижном высотном доме на Котельнической набережной. Казалось бы, чета Жуковых обретала все условия для счастливой жизни и вот... такая беда. В последующие дни известна стала сотрудникам института и причина этого странного самоубийства - ревность. В записке, оставленной женой Жукова в новой квартире, где она повесилась на крюке для люстры, было написано: "Без Евгения жить не могу". Выяснилась тогда же и причина ревности. Это была любовная связь Жукова с одной из секретарш, сидевших за столами у дверей директорской комнаты,- молодой женщиной с экстравагантной внешностью. Самоубийство произошло сразу же после того, как Жуков сообщил жене о своем намерении прервать свой брак с нею и вступить в новый. Реакция оказалась никем не предвиденной.

В те дни Жуков не появлялся в институте, а затем стало известно, что он взял внеочередной отпуск и сразу же после похорон жены уехал на юг со своей любимой женщиной, ушедшей, кстати сказать, ради него от своего мужа полковника. С точки зрения нынешней морали тогдашнее поведение Евгения Михайловича навряд ли может вызывать осуждение: он вел себя честно, искренне, последовательно, встретив мужественно свалившуюся на него беду. Но времена тогда были другие, и коммунистам института надлежало, как требовали того нормы партийной морали, "обстоятельно разобраться" во всем случившемся. И "разбирались", хотя говорить о случившейся трагедии было поздно и бесполезно. В институте по указанию райкома КПСС состоялось закрытое партийное собрание, участники которого в своих выступлениях сокрушаясь по поводу случившегося, подвергли Жукова "суровому осуждению". По решению собрания Жукову было вынесено партийное взыскание. Пережил он эту общественную порку мудро и стойко: в своем заключительном слове он вину взял на себя, а на следующий день написал в дирекцию заявление об уходе из института. Прискорбным результатом этого решения стал в дальнейшем фактический отход Е. М. Жукова от активных японоведческих изысканий, хотя он не раз принимал участие в ответственном редактировании отдельных японоведческих публикаций, а также в форумах отечественных и зарубежных востоковедов.

После ухода из ИВАНа Евгений Михайлович был сразу же зачислен в Институт истории АН СССР, где он принял на себя обязанности главного редактора капитального многотомника "Всемирная история", чем и снискал себе в последующие годы авторитет и славу лидера советской исторической науки. Став академиком, а затем и академиком-секретарем Отделения истории АН СССР, он обрел в 60-70-е годы большое влияние на деятельность всей Академии наук.

С уходом Е. М. Жукова из Института востоковедения заведующим отделом Японии была назначена М. И. Лукьянова, что привело к далеко не всегда полезным изменениям в научном уровне и стиле работы этого отдела.

В 1952-1957 годах группа историков отдела Японии вела работу по написанию начатой еще по инициативе Жукова коллективной монографии "Очерки новейшей истории Японии". С уходом Е. М. Жукова из отдела эта работа не прекратилась. Ответственным редактором названной рукописи стал один из ее авторов - Х. Т. Эйдус. Деликатность его роли в этом коллективном труде состояла в том, что параллельно в другом издательстве, Госполитиздате, шла подготовка к печати его собственной гонорарной книги "Очерки новой и новейшей истории Японии", содержание которой неизбежно накладывалось на содержание коллективной монографии. Но Хаим Тевельевич Эйдус с честью, без конфликтов вышел из этой ситуации: сначала в 1955 году вышла в свет его личная книга, а затем, спустя год с лишним, была опубликована и коллективная монография. Не берусь сказать, какую из этих работ следует считать лучшей, ибо в обеих прослеживается свойственная Эйдусу легкость пера и умение излагать факты просто, не углубляясь в проблемы и обходя острые углы.

Иногда в нашей востоковедной науке незнание восточного языка не затрудняет, а наоборот, упрощает работу авторов. Занимаясь историей и политикой Японии на протяжении трех-четырех десятилетий, Хаим Тевельевич Эйдус, похоже, не испытывал горя от того, что японский язык был ему незнаком. Все свои работы Эйдус писал на тассовских материалах, а также на материалах, почерпнутых из англоязычных изданий. И это позволяло ему быстро, оперативно и без излишних копаний в японских текстах писать статьи, брошюры и книги по острым проблемам японской внешней политики. И надо сказать, что писал он исторически грамотно, политически четко, а по стилю просто и доходчиво. И не случайно именно Х. Т. Эйдус внес в 30-60 годах наиболее заметный вклад в освещение различных проблем японской истории и политики. Его книги "Рабочее движение в Японии" (1937), "Япония от первой до второй мировой войны" (1946), "Очерки новой и новейшей истории Японии" (1955) и "История Японии с древнейших времен до наших дней" (1968), написанные без претензий на глубину с использованием сравнительно небольшого количества источников на русском и английском языках, принесли большую пользу в смысле упрощенного, но достоверного и политически целеустремленного ознакомления нашей широкой общественности с прошлой и новейшей историей Японии. Для меня, например, в студенческие годы, его книга "Япония от первой до второй мировой войны" стала чем-то вроде азбуки, с которой началось в дальнейшем более детальное ознакомление с новейшей историей Японии. И более того - пребывание Х. Т. Эйдуса в составе работников отдела, особенно после ухода из института Е. М. Жукова, оказывало благотворное влияние на атмосферу в отделе, чего никак нельзя было сказать о роли преемницы Жукова - М. И. Лукьяновой, женщины с тяжелым и недобрым характером. Эйдус всегда был жизнерадостен, весел, постоянно шутил и ровно, уважительно и без чванства относился ко всем своим коллегам независимо от их званий и возраста. Не раз бывало, что во время каких-либо острых дискуссий, возникавших в отделе при обсуждении тех или иных вопросов, Эйдус разряжал напряженную атмосферу какой-нибудь удачно вставленной шуткой. Иногда, правда, меня слегка коробили его скептицизм и откровенно прагматический, деляческий подход к тем или иным дискуссионным вопросам.