Япония. В краю маяков и храмов - [2]

Мое увлечение Японией началось как-то случайно, вроде бы незаметно. Я вдруг решила выучить какой-нибудь восточный язык. Арабский меня не привлек, а китайский показался сложным из-за наличия тонов, что при моем отсутствии слуха могло стать проблемой. Остался японский. Так я оказалась на языковых курсах, в группе с еще пятью камикадзе, тоже решившими выучить этот язык. Было там и двое классических, анекдотических новых русских. Когда наша учительница Эля спросила, зачем им японский, они ответили, картинно растопырив пальцы:

— А нам скучно!

— Но, — смутилась Эля, — тогда вы могли бы выучить какой-нибудь другой, более полезный и распространенный язык, например английский или немецкий.

— А мы их уже выучили! — заявили наши новые русские.

Самое смешное, впоследствии оказалось, что они ничуть не преувеличили! О причинах своего выбора японского я, впрочем, могу сказать не больше: к тому времени я уже сносно болтала на нескольких европейских языках и была избалована легкостью, с которой мне удалось их выучить. Не особо заморачивалась я и теперь. Одним языком больше, какая разница! Господи, как же я ошибалась! Пару месяцев я не могла связать по-японски и двух слов: ведь для этого сперва надо было научиться выражать мысли задом наперед, а следовательно — и думать в другую сторону. Наша группа вскоре распалась — продолжать обучение, кроме меня, охотников не нашлось. Однако до того мы успели неплохо повеселиться, в том числе поставить на японском языке и показать в посольстве спектакль в честь дня рождения императора. Спектакль был о Рождестве — ведь японский император ухитрился родиться практически на католическое Рождество. Помимо сложной и многословной роли рассказчика, мне досталась еще и роль новорожденного Христа, потому что никто больше не мог так оторванно изобразить крик младенца. Я же получала истинное наслаждение от процесса: залезала под стол, жмурилась и, зажав наподобие советских киношных переводчиков пальцами нос, орала благим матом: «Огя-огя!!!»[4]

После распада содружества камикадзе я какое-то время слонялась без дела. Но тут вдруг открыли языковые курсы при Японском центре, и я перебралась туда. Думаю, что там кто-то дал маху при обработке моей анкеты: я ведь честно написала, что изучаю японский всего-то пять месяцев! А они, видать, решили, что пять лет. Так я угодила в старшую группу, к профессиональным филологам японского из иняза. Отступать — не по мне, и группу я менять не стала. А через два года даже ухитрилась выбиться в первые ряды. И тогда произошло непоправимое: Японский центр отправил меня на премиальную стажировку в Токио. Никакая другая страна не привлекла меня настолько: до того я всегда радостно возвращалась из всех своих многочисленных заграничных поездок. Но тут вдруг почувствовала, что хочу провести в Японии не месяц и не два, а год, пять, десять… Хочу наблюдать сезонные изменения в садах Киото, хочу смотреть, как закрываются и открываются лотосы в прудах, слушать, как надрывно кричат цикады… И вот через два года я снова здесь. Потому что получила от японского правительства двухгодичную исследовательскую стипендию. Оглядываясь назад, понимаю, что в таком внезапном повороте судьбы, возможно, не было случайностей: кто, как не я, в конце концов, все детство провел за чтением хайку? Кто учился графике по гравюрам Хиросигэ? Кто в школе был главным мастером оригами?

И вот в начале апреля я приблизилась к погранично-пропускному пункту родного аэропорта в дубленке с меховым капюшоном и снежных ботинках: а что поделать — еду-то на два года, а в самолет пускают только 20 кило багажа, так хоть зимнюю одежду на себе провезу! Пограничник за стойкой хихикнул и спросил, куда это меня несет. «Куда, куда — на китобой! Там, знаете ли, холодно во льдах!» Пограничник почесал в затылке и растерянно зыркнул в мой билет. Точкой назначения значилось: «Хельсинки». То, что завтра у меня пересадка на Осаку, он уже не дочитал. И посмотрел на меня с большим уважением. Глядя из широкого стеклянного окна зала отлетов на машущих со стоянки родичей, я в который раз ощутила пьянящую радость дороги. Грусть прощания, словно по волшебству, теряет надо мной власть, как только я миную пограничный контроль. Словно невидимая черта отрезает меня в этот момент от прошлого мира. Но пасаран, господа!

В Осаке я буду учиться в Техническом университете Кинки, на кафедре истории архитектуры и реставрации архитектурных памятников у профессора Сакураи. Потому что на самом деле я архитектор. Но сразу к Сакураи не попасть: тут такой порядок — сперва всех стажеров на полгода в Осакский институт иностранных языков отправляют, японский учить. Порядок — он порядок и есть, кто бы спорил, тем более что язык этот, как известно, сколько не учи — не выучишь!

А вот и первое знакомство: в зале прилетов перемигиваюсь с симпатичной черноволосой европейкой. После двух фраз по-английски выясняю, что она из Грузии. Переходим на русский. Барышню зовут Эка, и она, оказывается, приехала по той же программе, что и я, только в мединститут. Так что дальше нам будет по дороге. Выходим к встречающим и сразу обнаруживаем двух девиц с нашими фамилиями на табличке. Я тут же вспомнила, как в первый мой прилет в Японию нас ждала в аэропорту наша кураторша Дзюнко. Она стояла с табличкой по-русски: «Я встречаю группу студентов — отличников японского языка». Мы с Максом и Женей, лучшими учениками из двух других групп нашего центра, бросились к ней. Оказалось, что Дзюнко говорит по-русски неплохо, но весьма забавно: в России она никогда не бывала, язык выучила дома. Честь и хвала таким энтузиастам, но когда она нам с ходу сообщила дословно следующее: «Если вы хотите помыть руку, туалет направо!» — на нас напал дикий смех. С одной стороны, ошибка-то совсем незначительная, но если задуматься, так что же этой рукой надо было делать, чтобы теперь ее мыть!