Японцы в Японии - [20]

"БЛЮЗ СТАРИКОВ"

Я слаб,

Я не могу бороться,

Я не могу заманивать других

В ловушку, чтобы выжить…

Д. Таками

В ясные летние дни подножие священной горы Фудзи напоминает цыганский табор. Сюда бесконечным потоком тянутся автобусы, доставляя публику всех возрастов. Приехавшие разминают затекшие в долгой дороге ноги, с тревогой посматривая на белые облачка, висящие над шапкой Фудзиямы. Многие идут в красочные палатки закусить нехитрой снедью. Бойко распродаются сувениры. Отовсюду слышится разноголосая речь. Наперебой предлагают услуги фотографы и продавцы тоненьких длинных альпенштоков: их светлая гладкая поверхность подготовлена не столько для того, чтобы служить опорой потным ладоням, сколько для того, чтобы, приняв на себя по мере восхождения шестнадцать печатей, каждая из которых свидетельствует о достижении определенной высоты, стать семейной реликвией, памятью о Фудзи. Постепенно все приходит в порядок, группы людей формируются в колонны, которые одна за другой вытягиваются в колышущиеся змейки, ползущие вверх по каменистой тропе, истоптанной не одной сотней тысяч человеческих ног.

Фудзияма, или, как говорят сами японцы, Фудзисан — символ страны и нации. Два иероглифа означают "богатый самурай", но само слово "Фудзи" первоначально гласило — "второй такой не сыщешь".

Классическим восхождением на Фудзи считается вечернее. В ночных сумерках, когда от горы тянет зябкой прохладой, чередою туда уходят люди. В непроглядной темени мерно покачиваются фонарики, прикрепленные к головным уборам или пуговицам. Эхо, донося перекличку, разрывает ночную тишину. Пять-шесть часов короткой летней ночи продолжается движение. Остановки в пути небольшие, только чтобы перевести дыхание и подкрепиться; потом еще долго будет сниться, как притомленные ноги осторожно нащупывают под собой твердую основу каменистой тропы. Последние усилия — и головные колонны растекаются по широкой плоской вершине священной горы. Любопытные тут же спешат к ее давно уснувшему кратеру, который постепенно с годами заполняется пустыми консервными банками, коробочками из-под "о-бэнто" и т. д. Самые неутомимые карабкаются еще и на утес, возвышающийся на шапке горы.

Постепенно все стихает, спадает возбуждение подъема, и вот уже дает о себе знать горная предутренняя прохлада. Люди жмутся друг к другу в ожидании рассвета и первых лучей согревающего солнца. Рассвет. Яркие крапины звезд поблекли в светло-молочной пелене воздушного океана, усилили свой хор цикады, стало слышным пение немногочисленных японских птиц.

Бледно-розовые лучи заметно начинают лизать шершавую поверхность гигантского склона Фудзи, обильно покрытого лавой. Становится все светлее. Трава и кустарник из темных пятен превращаются в зеленые массивы. Завороженные толпы людей в слитном молчании впитывают в себя картину извечной трансформации — смену ночи и дня. Лишь изредка доносится тихий шепоток тех, кто не привык молчаливо воспринимать прекрасное.

Вот уже стало совсем светло. День разгорелся, и все стало обретать обычное состояние, единственно знакомое городским жителям, встающим поздно и воспринимающим светлое время суток как нечто само собой разумеющееся, не ведая о таинственной красоте переходного состояния.

Японское изречение гласит: "Кто не поднимался на Фудзи, тот дурак, кто поднимался дважды, тот дважды дурак". Относительно того, нужно ли побывать на Фудзи вторично, мнения расходятся, но раз в жизни практически каждый японец обязательно взбирается на священную гору, являющуюся символом нации. Обливаясь потом, поднимаются по горным тропам отцы, матери, бабушки, дедушки. Одни идут туда, чтобы отдать дань традиции, другие, чтобы насладиться чувством прекрасного, третьи — за компанию с родственниками, друзьями. Есть и такие, кто одним махом кончает там со всем грузом неразрешимых проблем жизни — количество самоубийств на Фудзи все возрастает.

В один из августовских дней 1972 года я попал в число пожелавших вскарабкаться на одну из выпуклостей нашей планеты и, как иногда говорят, "раздвинуть горизонт". У каждого из путников в руке посох, за плечами рюкзак с походным завтракам и термосом, на шее коротенькое полотенце, чтобы обтирать обильно выступающий пот. Вокруг птицы щебечут, ясное голубое небо, ослепительный блеск особого горного воздуха. Идешь и с истинным наслаждением пьешь этот здоровый, вкусный, как парное молоко, "напиток". Он заставляет лишний раз недобрым словом помянуть бензиновый смрад Токио. Через час ходьбы легким уже трудно, но терпишь, все терпят, а еще через час приходит второе дыхание, хорошо знакомое спортсменам, привыкшим переносить повышенные нагрузки. В этом состоянии уже не замечаешь усталости, можно заняться не только собой, но и посмотреть, что происходит вокруг.

Вот, вытянувшись в цепочку, бодро вышагивают школьницы. Лето позволило девчушкам распроститься с унылой зимней формой — обязательными длиннополыми матросками темно-синего цвета: маленькие японки кажутся в них нескладными, будто в платье с чужого плеча. Сейчас в своих светлых юбочках и кофточках они вдруг все, как одна, стали хорошенькими, пересмеиваются, что-то щебечут, что-то кричат своему молодому учителю: он намного опередил их. Два паренька десятидвенадцати лет, не ощущая усталости, носятся взад и вперед, прыгая по камням в ожидании притомившейся мамы. Отец держится в стороне, ни во что не вмешиваясь. Ищу глазами непременную участницу всех туристских поездок в Японии и уже через минуту нахожу ее — молодую мать с мерно покачивающейся за спиной головкой годовалого ребенка.