ЯОн - [42]

Выйдя из магазина я быстро разрываю бумагу, сбрасываю рюкзак и прислоняю его к фонарю. И усаживаясь на заснеженном тротуаре, начинаю читать. Эту книгу я хорошо знаю, и если даже забыл в ней что-то, рисунки спешат напомнить мне. Эта книга — та же книга, и эти слова — те же слова. Даже если я их придумываю. И Гулливер по-исландски — все тот же Гулливер, книга, которую я страшно люблю. От волнения я начинаю покрываться потом, с тех пор как я здесь, я вспотел впервые. Я стягиваю с себя тяжелую неуклюжую куртку и мокрые перчатки, которые мешают переворачивать страницы. Две первых части могучи, да и третья мне всегда нравилась. Но, несомненно, последнее путешествие самое впечатляющее. Эти благородные гуигнгнмы, на которых я всегда хотел быть похож. Я не мог не плакать, когда Гулливер был вынужден покинуть их и вернуться к людям. Когда я заканчиваю читать, фонарь уже не горит. В свете проезжающей машины я различаю рядом с собой фигуру в черном. Огни замерзают на лету, но я давно уже не чувствую холода. Она поворачивается ко мне. Это она, ошибиться невозможно, ее коса, ее скелет. Сзади она вдруг кажется мне монахиней.

Ничто

Она любила мужчину, который был сотворен из ничто. Несколько часов без Него, и она, сидя в своем офисе среди пластика и бетона, уже всей душой тосковала по нему. И всякий раз, когда кипятила воду для кофе в своей комнате на первом этаже, подставляла лицо пару, чтобы пар обтекал его, и представляла себе, как Он ласкает ее щеки, ее веки. И все ждала, когда закончится день и можно будет снова подняться по ступенькам в парадном, повернуть ключ в замке и обнаружить Его в простынях пустой своей постели, обнаженного и тихого, ожидающего ее.

В мире не существовало ничего, что могло бы сделать ее более счастливой, чем занятия любовью с Ним каждую ночь. Снова ощутить вкус несуществующих Его губ, почувствовать в расширяющейся пустоте внутри тела сотрясающие Его и Ему неподвластные содрогания. Он не был первым ее мужчиной, многие были до Него, потевшие и стонавшие в ее постели, причиняющие боль своими объятиями, со своими мясистыми языками в ее устах, горле, почти удушающими. Разные мужчины, из всевозможных материалов: из плоти и крови, из страхов, из отцовских кредитных карточек, из предательства, из вожделения к другой…. Но все это было когда-то, а сейчас у нее есть Он. Иногда, после занятий любовью, они выходили прогуляться по мокрым ночным улицам — обнявшись, с одним плащом на двоих, не обращая внимания на ветер и дождь, как будто кто-то сделал им прививку от непогоды. Он игнорировал все замечания прохожих, а она делала вид, что не слышит. И как эти мокрые капли, никакие сплетни, и никакое зло не затрагивали их мира.

Она знала, что ее родители не были в восторге от ее возлюбленного, хотя и скрывали это. Однажды она слышала, как отец шепотом утешал мать: "Это даже лучше, чем, если бы она встречалась с каким-нибудь арабом или наркоманом". Они, конечно, были бы рады, если вместо Него, она встречалась бы с искусным врачом или молодым адвокатом. Родители обожают видеть в своих дочерях предмет для гордости, а если мужчина сотворен из ничто, то и гордиться нечем. Даже если этот мужчина сделал их дочь счастливой и наполнил смыслом ее существование в куда большей степени, чем любой другой, исключительно материальный.

Они могли проводить вместе долгие часы, лежать в постели обнявшись, замирая в любви, не произнося ни слова. И когда звонил будильник, она готова была поступиться утренним кофе, умыванием и даже причесыванием, чтобы удостоиться еще нескольких мгновений рядом с Ним. И спускаясь вниз по ступенькам, и по пути к автобусной остановке, и по дороге на работу, — все время она ждала той минуты, когда снова вернется домой, повернет в двери ключ, и Он будет там. Она, пережившая так много разочарований, знала, что эта любовь никогда ей не изменит. И что вообще может разочаровать ее, когда она откроет дверь? Пустая квартира? Мертвая тишина? Порожняя неубранная постель?

Никто не понимает квантов

Накануне Йом Кипура[10] отправились кванты просить прощения у Эйнштейна. "Меня нет дома", — крикнул им Эйнштейн через запертую дверь. Всю дорогу, покуда они возвращались домой, люди кричали из окон всякие позорные и осудительные слова, а кто-то даже запустил в них жестянкой. Кванты притворялись, что их это не колышет, но в глубине души было им страшно обидно. Никто не понимал квантов, все их ненавидели. "Эй, паразиты! — неслось им вслед. — Идите служить в армию!" "Мы как раз хотели бы служить, — пытались защититься кванты, — но армия нас не берет из-за того, что мы такие маленькие". Но никто не слышит доводы квантов. Никто не прислушивается к квантам, когда они пытаются защитить себя, но когда они говорят что-нибудь, что можно истолковать не в их пользу, вывернуть наизнанку, тут вдруг до каждого доходит все до единого слова. Кванты могут бросить простенькую фразу вроде "А вот и кошка!", и сразу же в новостях сообщают, что они устраивают провокации, и мчатся брать интервью у Шредингера. И вообще, средства массовой информации ненавидят квантов из-за того, что когда-то на симпозиуме "Мыслей" кванты сказали, что сторонний наблюдатель влияет на событие. Тут все журналисты решили, что речь идет об освещении в прессе интифады и выступили с заявлением против провокационных обвинений, назначение которых подстрекать массы. Кванты могут всю оставшуюся жизнь доказывать, что совсем не это они имели в виду, и что не преследуют никаких политических целей, никто им, разумеется, не поверит. Все знают, что они друзья Юваля Наймана.