ЯОн - [41]

— Но почему член — это бумеранг? И вообще, какое к этому имеет отношение то, что они шлюхи?

— Не знаю, — пожал плечами Сион, — мой брат всегда так говорит. Я думаю, это значит, что ничего нельзя сделать.

Я всегда ненавидел Цахи. Сам не знаю почему. Даже когда он приходил утром, приносил мне шоколадки и все время подлизывался.

— Как дела, герой? — сказал Цахи, когда я открыл дверь. — Мама дома?

Я кивнул головой.

— А папа? — спросил он, заглядывая в квартиру.

— Нет.

— А где он? Уехал?

В этот момент я начал кое-что подозревать. Если он пришел трахать маму, так чего вдруг он спрашивает о папе. Я не ответил. Мама вышла из кухни, Цахи поставил свою черную кожаную сумку на пол, и подошел к ней. Она была страшно удивлена, увидев его.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она. — Ты с ума сошел?

— Я сказал жене, что еду в больницу, — ответил Цахи, — мне нужно было тебя увидеть.

— Ты сумасшедший! — повторила мама. — А если бы Менахем был здесь?

— Я бы сказал, что принес тебе лекарства, — сказал Цахи. — А что такого? — он подошел к маме и схватил ее за руку. — Уже запрещено врачу посещать своих пациентов?

Мама попыталась освободить руку, но не очень настойчиво. Он не отпускал.

— А что с ребенком? — прошептала она.

— С ребенком? — сказал Цахи. — Я принес ему шоколад.

Когда они вошли в спальню и закрыли за собой дверь, я открыл его сумку. В сумке были всякие пузырьки и блокноты, но в самом низу, в потайном кармане, лежал шприц с наркотиком. Я схватил его дрожащими руками и подбежал к двери спальни. Она была заперта и я начал со всей силы колотить по ней.

— Мама, мама, берегись! — кричал я. — Не говори ему ничего!

Прошло несколько минут, и мама, задыхаясь, открыла дверь.

— Что случилось? — спросила она гневно.

— Этот Цахи, — крикнул я, — он не по-настоящему хочет трахать тебя. Это просто отговорка. Он на самом деле эпигон. Вот шприц, он был у него в сумке. Ничего не говори ему, ничего.

Мама вдруг сделалась испуганной, и тут Цахи появился в дверях.

— Где ты набрался такой чуши? — закричала мама и стала меня трясти.

— Я не набрался, это папа сказал, — и я заплакал.

— Папа, где он? — спросил Цахи.

— Ах ты, эпигон! Даже если ты убьешь меня, я ничего не скажу!

Цахи схватил свою сумку и отчалил с туфлями в руке и в расхристанной рубашке. Шприц остался у меня. Мама пыталась потом еще расспрашивать меня, но я больше ей ничего не сказал. Я видел, что она не знает, что такое эпигон, и понял, что папа не хочет ей рассказывать, и что все это довольно-таки похоже на то, что говорил Сион Шамаш о характере женщин, которые всегда хотят бумеранг. Когда папа вернулся домой, мама поговорила с ним немного, и он страшно рассердился на нее, за то, что она впустила в дом эпигона. Я знаю это, потому что он ударил меня, и выбросил свою коричневую сумку в окно. Я не слышал, о чем точно они говорили, потому что они закрыли дверь, но с тех пор он больше не уезжал. Он сам сказал мне, что больше не уедет, еще в тот вечер.

— Твою маму невозможно оставить одну ни на минуту, — сказал он сердито.

— Но что будет с рыбой?

— Какой рыбой? — спросил он устало.

— Ну, папа, с той, в Беер Шеве.

— И не надоело тебе все время морочить голову? — рассердился папа. — Иди уроки делай.

Гулливер по-исландски

В первый день моего приезда сюда меня охватил страх. На часах еще не было и четырех, а солнце уже давно село. Они здесь зажигают уличные фонари в два — пол третьего, но и в те скудные часы, когда солнце еще светит, все краски какие-то вылинявшие, как на старой картине.

Уже пять месяцев я брожу здесь один с рюкзаком за спиной, смотрю на снега, фиорды и лед. Весь мир здесь окрашен в белый цвет, а ночью — в черный. Иногда мне приходится напоминать самому себе, что это лишь только путешествие. "Вот, — говорю я, — смотри как здорово!" И заставляю себя вытаскивать фотоаппарат. Но сколько можно фотографировать? В глубине души я чувствую себя изгнанником.

Я выдыхаю пар изо рта на свои толстые перчатки, и от этого становится как будто теплее. Но сбежавший холод, прячется в воздухе, и как только пар улетучивается, он возвращается. Холод здесь не такой, как у нас в стране. Он по ту сторону температуры. Хитроумный мороз, который протискивается через любую щелку, и замораживает тебя изнутри.

Я иду по улице. По левой стороне — маленький светящийся книжный магазин. Уже пол года я не читал книг. Я захожу в магазин, там мне тепло и приятно. "Извините, — спрашиваю я, — у Вас есть книги на английском?" Продавец качает головой и возвращается к изучению букв в своей безобразной газете. Я не спешу уходить. Хожу среди книжных полок. Разглядываю обложки книг. Ловлю свежий запах бумаги. У одной из полок стоит монахиня. Когда смотришь сзади, вдруг всплывает сходство со смертью из фильмов Бергмана. Но я укрепляюсь духом, подхожу к соседней полке и украдкой бросаю на нее взгляд. У нее красивое лицо. Очень красивое. Книгу, которую она держит в руке, я знаю. Я узнаю ее по картинке на обложке. Она ставит книгу на место и поворачивается к другой полке. Я быстро вытаскиваю книгу. Она до сих пор еще теплая. Это Гулливер, Гулливер на исландском, но, во всяком случае, Гулливер. Обложка книги похожа на обложку издания на иврите. У нас оно было дома. Кажется, мой брат получил книгу от кого-то в подарок. Я плачу в кассе, продавец жаждет завернуть книгу для подарка. Он прикрепляет к цветистой обертке розовую ленту и завивает ее лезвием ножниц. А впрочем, почему бы и нет? Это подарок самому себе.