Янычары. «Великолепный век» продолжается! - [60]

– Если дело только в этом, Михришах Султан, то я согласен.

– Благодарю вас, Повелитель.

– Но шехзаде Селим будет жить в Топкапы, ему подготовили покои рядом с моими.

Михришах Султан, снова почувствовав себя одураченной, едва не взвыла.

– Повелитель, почему бы ему не жить дома?! Вы не доверяете мне?

– Племяннику нужно еще многому научиться, многое узнать. Здесь с ним будет продолжать свои мудрые беседы Али Хикмет.

– Но беседы можно проводить и у нас во дворце.

– Михришах Султан, я так решил! – В голове султана зазвенел металл. Это было неожиданно, султанша даже вздрогнула.

– Простите меня, Повелитель, я просто боюсь, чтобы присутствие моего сына в Топкапы не обременяло вас, а мое присутствие в Старом дворце – Эсме Султан.

– Ты можешь переехать туда, где тебе удобней, а Селим останется под моим присмотром. Это все, о чем ты хотела просить?

– Да, Повелитель.

– Тебе прислать моего врача?

– Благодарю вас, но мои сами справятся.

– Можешь идти, у меня еще много дел сегодня…

Уже шагнув к двери, Михришах остановилась:

– Повелитель, я смогу навещать сына здесь?

– Шехзаде Селим будет приходить к тебе, хотя и не каждый день. Он уже достаточно взрослый, чтобы иметь гарем и решать все самому, тебе не кажется?

– Как прикажете…

Итак, он повернул все по-своему. Она теперь будет в своем дворце, что вовсе не рядом с Топкапы, а сын подле султана, хотя и не в Клетке. Быть вне дворца – значит быть вне придворной жизни, в стороне, на обочине дороги, по которой мимо несутся всадники. Один из этих всадников ее сын Селим, на которого единственная надежда, но ему невозможно ни помочь, ни даже понять, куда мчится.

Михришах Султан боялась сама себе признаться, что страшит ее еще и понимание, что сын может попросту забыть мать. Конечно, забыть образно говоря, то есть перестать слушать ее советы, принимать ее волю. Это отчасти уже произошло под влиянием Али Хикмета. Михришах Султан признавала мудрость советчика, его совестливость и богобоязненность, но пусть бы он эти лучшие качества внушал Абдул-Хамиду. Они были хороши для шехзаде Абдул-Хамида, сидевшего взаперти долгие годы, но никак не для молодого и энергичного Селима.

Султанша готова признать, что для того, кто хочет власти, совестливость слишком обременительна, а иногда и вовсе смертельно опасна. Как и кристальная честность, и даже богобоязненность. Грешно так думать, но идеальных султанов не бывает, каждый по-своему несправедлив или жесток, каждый по-своему нарушает законы человеческие и даже данные Всевышним. Без этого власти быть не может, без этого ее не только не удержать, но и не добиться.

Если справедливый и совестливый Али Хикмет научит Селима быть только таким, то век нового султана окажется слишком недолгим. Власть – дама требовательная и жестокая, она не прощает тихонь, мямлей и слишком совестливых. Даже Абдул-Хамид, которого считали ни на что не способным, вдруг оказался сильным и жестким.

Появилась надежда, что Али Хикмет сумеет и в новом подопечном воспитать эти качества. Но пока все было не ясно.

Михришах Султан не оставалось ничего, кроме как вернуться со всеми слугами и всем скарбом в свой дворец и ждать, когда же Селим придет навестить мать, чтобы попытаться внушить ему свое видение мира, и османского престола особенно.

Эме вошла в спальню и остановилась, не зная, что говорить и куда девать руки. Снова все наставления Далал вылетели из головы.

Абдул-Хамид ждал ее прихода. Он был в рубашке, тут же кивком отправил прочь евнухов и протянул к ней руки:

– Иди ко мне.

Шагнула навстречу, остановилась в нерешительности. Но султан пришел на помощь сам. Он снова развязал пояс ее халата, сбросил его с плеч на пол, взялся за завязки красивой рубашки. Эме растерянно оглянулась на горящие светильники, в комнате светло как днем. Остальное лучше бы в полутьме…

Но Абдул-Хамид покачал головой, словно догадавшись о ее мыслях:

– Я хочу видеть тебя всю и при свете. Ты ведь хочешь родить мне сына? Подчиняйся.

Эме подчинилась, позволяя разглядывать себя, постепенно внутри все заполнял жар, особенно от его прикосновений. Султан погладил грудь, обвел пальцами сначала один сосок, потом второй. Возбужденная ласками грудь легко отозвалась, поднявшись, соски набухли.

– Хорошо… Тебя учили искусству любви?

– Да.

– Пойдем, покажешь, что запомнила… А я подскажу…

Удивительно, но рядом с Абдул-Хамидом она забывала о существовании Селима. Любовные ласки султана поглощали Эме настолько, что все остальное переставало существовать. Абдул-Хамид умел доставить наложнице удовольствие, погружая ее в волны восторга одними своими прикосновениями, причем это не был многолетний опыт. Какой мог быть опыт у человека, просидевшего большую часть жизни в Клетке? Нет, Абдул-Хамиду его движения подсказывала любовь. Ему хотелось, чтобы это прекрасное тело и душа, которой тело принадлежало, откликались на любовный зов, принадлежали ему не потому, что Повелитель и иначе нельзя, а потому, что желали его как мужчину.

Султан своего добился. Эме день за днем проводила словно в угаре, думая только о предстоящей ночи и готовясь к ней.

Далал пыталась что-то советовать, но Эме только отмахивалась от нее. Какие советы, если от прикосновений пальцев Абдул-Хамида к груди внутри все загорается пламенем желания, а тело само решает, как ему откликаться на остальное. Абдул-Хамиду удалось пробудить в Накшидиль женскую силу и не давать угаснуть. И только они двое знали, что наедине султан ухаживает за своей наложницей, а не наоборот.