Янычар и Мадина - [74]

Они с Мансуром жили так же и тем же, чем жили остальные люди. Мансуру пришлось обучиться множеству «мирных» занятий; делая это, он исподволь сближался с народом, к которому принадлежал. Конечно, они не поменяли веру, и Мадина по-прежнему носила бешмет, рубашку и шаровары. А вот Аслана и Белгин почти нельзя было отличить от местных ребятишек.

Случалось, в селении появлялись османские воины, но Мансур не стремился видеться с ними, заисключением случаев, когда какой-либо янычар привозил письмо от Ильяса. Мадина часто думала о том, какое счастье, что Ильяс и Мансур умеют читать и писать! Ильяс, в свои молодые годы сумевший дослужиться до старшего офицера янычарского корпуса, использовал малейшую возможность для того, чтобы сообщить о себе и передать новости. Бекир не стал покидать столицу и до поры до времени скрывался под чужим именем. Джахангир-ага умер через год после своей добровольной отставки; Ильяс полагал, что его конец был ускорен тяжелым грузом отчаяния и стыда за положение в государстве и войске.

С каждым годом Османская империя все больше сдавала свои позиции в Европе, утрачивая власть и теряя земли. Все высшие начальники в Стамбуле ждали неминуемого возмущения и бунта армии.

Не далее как вчера незнакомый всадник передал Мансуру тщательно запечатанный свиток. Быстро развернув его и нетерпеливо пробежав глазами, Мансур прошептал:

– Мадина! Армия подняла мятеж в столице – султан Мехмед IV смещен и отправлен в ссылку! Его место занял Сулейман II.[48] Кара Мустафа казнен. На чрезвычайном заседании дивана великим визирем назначен Фазыл Мустафа-паша![49] Это то, чего мы хотели добиться! – Он посмотрел на жену сияющими глазами. – Ильяс пишет, что мы можем вернуться в Стамбул.

Женщина подошла и положила руки ему на грудь.

– Ты этого хочешь?

Он ответил серьезным, проникновенным взглядом.

– А ты?

Мадина покачала головой.

– Не знаю. Я бы хотела съездить на Кавказ, узнать, как живут мать, Хайдар и остальные… А возвращаться в Стамбул… Если ты решишь остаться тут, Мансур, я не стану спорить. Я привыкла к здешним людям и больше всего на свете ценю спокойную, мирную жизнь.

Мансур со вздохом привлек женщину к себе и крепко обнял. Его глаза отрешенно смотрели поверх ее головы в туманную даль над горами.

– Мадина! В эти земли хотят вторгнуться поляки и австрийцы. Новый султан и новый визирь готовы дать им отпор. Здешние земли населены христианами. Возможно, они захотят освободиться от власти османов и присоединиться к единоверцам. Ильяс не случайно пишет об этом.

Мадина вздрогнула и заглянула в глубину его синих, как небо, глаз.

– Ты больше не будешь воевать, Мансур?

– Нет, никогда и ни с кем!

– Тогда вернемся, – твердо произнесла женщина. – К несчастью, Эмине-ханым уже нет на свете, но дом по-прежнему принадлежит нам. Ты можешь заняться тем, чем занимался в Стамбуле после нашего первого возвращения. Наверное, так будет лучше и для детей. Когда-нибудь Аслан подрастет и едва ли сможет найти в этих краях невесту-мусульманку. То же самое может случиться с Белгин. А в Стамбуле живут люди нашей веры.

Конечно, Мансур понимал, что она просто старается приглушить его боль и одновременно утешить себя. Разумеется, Мадина знала, что жизненные пути так же загадочны и неведомы, как и истоки мира, в котором обитают смертные, что на земле не существует рая.

Сейчас, вспоминая вчерашний разговор с мужем и глядя на летящих с юга птиц, женщина думала, что счастье последних лет заключалось именно в том, что они относились к каждому мгновению своего существования не как к безнадежному и тяжкому бремени, а как к волшебному дару. Да и можно ли относиться иначе к жизни, в которой так много света, понимания и любви?

С этой мыслью Мадина взяла за руку дочь и пошла навстречу Мансуру и Аслану, навстречу солнцу, навстречу своему будущему.