Янычар и Мадина - [31]

Он произнес это не умоляюще, не горестно, не униженно, а серьезно и с достоинством.

– Я не хочу тебя убивать, – прошептала Мадина, и глаза Мансура заблестели, оттого что она сказала «не хочу», а не «не смогу».

– Не хочешь, но убьешь. Я знаю, как заставить тебя это сделать. – С этими словами он решительно притянул девушку к себе и поцеловал. В этом непрошеном, неожиданном поцелуе была вся сила его отчаяния и желания. Кожа Мансура была упругой и горячей, и Мадина не знала, как вырваться из кольца его рук. Глаза черкешенки встретились с его глазами. Она была поражена красотой этих глаз, наполненных светлой мечтательностью и пронзительной грустью, – такой глубокий взгляд встретишь далеко не у каждого человека. В этот миг девушка снова увидела в янычаре не бездумного и жестокого воина, а искренне страдающего человека и пламенно любящего мужчину.

– Убей! – Прошептал он. – Умоляю, убей! Только не мучай!

Мадина выронила кинжал. Она дрожала от странного, непонятного чувства, какое испытала в тот момент, когда Мансур, надев ей на палец перстень, стал целовать ее руки. То было болезненное желание, острое, пугающее и непонятное, желание уступить, покориться его страсти.

Янычар потянул ее на пол, на ковер. Мадина не сопротивлялась. Сердце девушки билось часто и сильно, но сама она выглядела окаменевшей, завороженной, околдованной странными чарами. Перед пронзительной, чувственной силой пугающей неизвестности ее наивная, хрупкая, трепетная девичья любовь померкла. И пусть помрачение ума и сердца длилось всего лишь миг, этого оказалось достаточно для того, чтобы она сдалась.

Мадина не стала его останавливать и отдала себя так, как если бы Мансур был единственным мужчиной в ее жизни. Она чувствовала, что никто не подарит ей таких изысканных, пламенных, страстных ласк. Ни один мужчина с такой пронзительной ясностью не заставит понять, что она – единственное сокровище его жизни. Пав перед безумством его любви, она осознала, какое мучительное, огромное, невероятное счастье способна подарить другому человеку.

Взор Мансура был затуманен слезами. Повязка на боку окрасилась кровью. Он тяжело дышал, и Мадина видела, как сильно бьется его сердце.

– Я не верил, что это случится! И пусть ты меня не любишь, я благодарен тебе за то, что ты позволила мне обмануться и хотя бы ненадолго поверить, что ты принадлежишь только мне!

Девушка села и резким движением смахнула с лица прядь волос. Ее руки дрожали. Тело горело. Она не знала, что сказать. Ей было мучительно стыдно, оттого что, отдавшись Мансуру, она испытала дикое, страшное, почти невозможное наслаждение.

– Я тоже переступила черту, – прошептала Мадина. – Изменила Айтеку, забыла о том, что у меня есть его сын!

В глазах Мансура заплясало пламя.

– А если твой жених мертв?

– Неправда! – Яростно вскричала девушка. – Ты не имеешь права желать ему смерти!

– Я не желаю, – смиренно произнес Мансур. – Но если он и вправду умер? – Потом взмолился: – Мадина! Оставайся со мной! Выходи за меня замуж! Я буду любить тебя всю жизнь, только тебя, и никогда не возьму другую жену! Я стану относиться к твоему сыну, как к своему собственному.

В это время Ильяс проснулся и подал голос.

– Он очень похож на Айтека, – сказала Мадина, беря сына на руки.

– Ты родишь еще одного, и он будет похож на меня, – усмехнувшись, произнес Мансур.

Она с силой ударила его по лицу. Потом опустила голову и прошептала:

– Я не хотела. Прости. Ты ни в чем не виноват. – И, чуть помедлив, добавила: – Я ненавижу себя.

Мансур взял ее руку и поцеловал.

– Нет, лучше вини меня. В чем хочешь. Только не мучайся. – Мадина отвернулась и принялась кормить сына. Через некоторое время попросила:

– Расскажи о себе.

– Что рассказать?

– Откуда ты, из какой семьи? Почему стал янычаром?

Мансур стал отвечать. Почти в каждой фразе звучало слово «не знаю». Девушка повернулась и удивленно уставилась на него. В ее взгляде было нечто большее, чем простой интерес.

– Так ты не турок?

– Думаю, нет. Скорее всего, мои родители были христианами.

Мадина покачала головой.

– Мне страшно даже подумать о том, что мой сын может вырасти без матери и отца, не испытать родительской ласки, что чужие люди способны вершить его судьбу и кроить ее по своей мерке! По сути дела, ты служишь тем, кто отнял у тебя самое дорогое.

– Прежде я этого не понимал.

– С каких пор ты воюешь?

– С пятнадцати лет.

– Когда ты начал убивать?

– Со времен своего первого военного похода.

– Тебя не мучили угрызения совести?

– Нет. Мне говорили, что это мой долг. – Мадина взяла его за руку.

– Не возвращайся туда. Попробуй жить по-другому.

– Как? Я умею только воевать и убивать. – Она пристально посмотрела ему в глаза.

– Не только. Еще ты умеешь спасать. И… любить. – Мансур улыбнулся, и девушка впервые ответила на его улыбку.

– Могу ли я надеяться, что ты вновь побываешь в моих объятиях? – Спросил янычар и, осмелев, добавил: – Тебе было хорошо со мной – я это видел и чувствовал.

Мадина смутилась и нахмурилась.

– Не будем об этом. Твоя повязка в крови! Нужно перевязать снова. И потом, я хочу есть.

– Я видел неподалеку несколько лавок. Схожу туда и принесу что-нибудь, – с готовностью заявил Мансур и вскочил на ноги.