Янычар и Мадина - [22]

Женщина была без чувств; впрочем, было бы хуже, если бы она начала вырываться, пытаясь оказать ему сопротивление. Мансур надеялся, что она не успела нахлебаться воды. Он с трудом доплыл до берега и выполз на камни, задыхающийся, обессилевший, мокрый.

На горизонте ширилась розоватая полоса. Казалось, чья-то гигантская рука приподнимает темный покров неба, давая пробиться свету. Дул легкий ветер, по начавшей светлеть воде пробегала чуть заметная рябь. Причал темнел вдали; похоже, там никого не было. Берег тоже был пуст, и Мансур немного успокоился. Слегка отдышавшись, он повернулся к женщине и заглянул ей в лицо.

Нечто похожее чувствуют люди, внезапно испытавшие сильнейший ожог. Мансур отпрянул; ему почудилось, будто в сердце вонзилась стрела. На мгновение в глазах потемнело, а потом перед ними заплясали огненные искры. Охваченный дрожью, он упал на землю и громко застонал. Потом вскочил и прильнул ухом к груди девушки. Она дышала, она была жива!

Высокий лоб, впалые виски, длинные ресницы, мягкие как шелк волосы, черты лица – словно изваянные резцом искусного мастера… Она была прекрасна, и Мансур, наконец, мог позволить себе совершить то, чего просило раненое сердце, желали истомленное тело и измученная душа. И он это сделал: наклонился и поцеловал девушку в лоб, щеки и губы. И в ту же секунду почувствовал, какой безрассудной и сильной любовью ему суждено было полюбить.

Янычар готов был пересчитать все звезды на небе, лишь бы в глазах очнувшейся и увидевшей его черкешенки не было ненависти, так поразившей его в прошлый раз. Еще никогда прежде Мансур не испытывал чувств, в плену которых ему бы хотелось сгореть дотла. Ему не было страшно, потому что он знал, как велика и сладостна будет награда. Если Аллах совершит еще одно чудо. Если свершится невозможное.

Мансур осторожно поднял девушку на руки и, напрягая все силы, побежал наверх, в город. Нужно было как можно скорее отнести ее в тепло, переодеть, согреть и уложить в постель. Янычар забыл обо всем, даже о том, что ему давным-давно пора возвращаться в казарму. Внутренним взором он видел сияние звезды, перед которой меркло все на свете.

Не подумал он и о том, где ребенок черкешенки, жив ли он.

Стамбул просыпался. Тянувшиеся по земле тени были легки и прозрачны, по небу разливались нежные краски зари. Они красили в розовый цвет стены и купола дворцов, золотили верхушки минаретов, с балконов которых раздавался заунывный, завораживающий душу призыв муэдзинов.[21]

Когда время молитвы прошло, улицы начали оживать: появились верховые, принялись раскладывать свой товар лавочники, тащившие огромные заплечные корзины сейяры[22] оглашали квартал громкими криками, привычно суетились разносчики молока и йогуртов,[23] водовозы везли на своих осликах наполненные водой меха. На волнах залива величаво покачивались опутанные канатами, сияющие ярко начищенной медью и белоснежными парусами корабли.

Мансур пропустил утреннюю молитву, но его не мучила совесть. Его терзал страх от мысли, что он опоздает и не успеет оказать девушке необходимую помощь. В том, что эта помощь необходима, молодой человек не сомневался: тело черкешенки заледенело, и она едва дышала.

Янычар вломился в первый же дом, сопровождая свое появление лихорадочными и сбивчивыми объяснениями. Напутанные хозяева, сапожник и его семья, поняли, что лучше подчиниться требованиям воина. Мансур не пожелал, чтобы девушку унесли на женскую половину дома, он хотел быть с ней, и потому черкешенку уложили в беседке. Мансур без колебаний снял с девушки мокрую, изорванную одежду и тут же заскрипел зубами – не оттого что его сразил вид ее прелестей: тело черкешенки было покрыто синяками и ссадинами, запястья и щиколотки изрезаны веревками.

Жена сапожника красноречивым взглядом попросила Мансура выйти, после чего растерла руки и ноги Мадины смоченным в горячей воде полотенцем, а когда девушка, наконец, пришла в себя, напоила ее теплым молоком и смазала раны целебной мазью.

– Кто это сделал? – Спросил сапожник, нервно теребя жидкую бородку.

– Не знаю, – твердо произнес Мансур. – Какие-то люди бросили ее в воду. Я увидел это, вытащил девушку и принес к вам. Прошу вас ненадолго оставить ее у себя.

Мужчина медлил. На девушке была дорогая одежда; может статься, что эта несчастная – неверная жена какого-нибудь важного человека, который имел право ее наказать. В то же время сапожник боялся гнева янычара, в синих, как море, глазах которого ему почудилась искорка безумства.

– Мы бедные люди, и нас некому защитить, – с нерешительной улыбкой промолвил сапожник.

– Я хорошо заплачу. Мне нужно найти жилье, а потом я заберу девушку.

Мансур был рад тому, что кожаный мешочек с деньгами остался при нем, что его не ограбили, когда он в беспамятстве валялся на берегу.

Ему позволили войти в беседку. По каменному полу брызгами рассыпались солнечные блики, в светящемся воздухе парили пылинки. Девушка лежала, бессильно вытянув руки вдоль тела, укрытая теплым одеялом. Мансур осторожно присел рядом. Он удивился тому, насколько глубокие чувства может вызывать человек, когда ты просто смотришь ему в лицо. У нее были удивительные глаза, глаза человека, в душе которого – целый мир, человека, который познал глубокое горе, и это горе вопреки всему не лишило его надежды.