Янтарь в болоте - [94]

– Кого убили на этот раз? – спросил он напряженно.

– Пока никого, – невозмутимо отозвался глава Разбойного приказа. – Мы как раз за этим пришли, княже.

– Убивать? – криво ухмыльнулся тот, отпустил слугу и сел к столу. – Да садитесь вы!

– И верно, вряд ли разговор выйдет быстрым. – Вьюжин нехотя сел последним, уже по примеру своего спутника. – Нет, не убивать, похуже. Ты ешь пока, а я тебе рассказывать буду, что в Китеже стольном деется под твоим носом.

Говорил он кратко и прямо и начал с главного и самого тяжелого удара – с доказанного участия в этом заговоре княжича. Не обошел и причины, подтолкнувшие наследника к такому предательству, – тот чувствовал себя запертым в клетке, злился на отца за муштру. И ладно бы воинскую, ее княжич принять был готов, но вот к цифрам, истории и подробнейшему землеописанию питал глухую злобу.

А потом пошли другие обвинения, расписывались другие роли – кто пестовал в княжиче его недовольство и подвел в конце концов к мысли о несправедливости Ярослава, кто и чего мог добиваться, кем и что, по вьюжинскому разумению, двигало. Упирал на то, что для доказательства слов одного только княжича и пойманной мелкой рыбешки недостаточно, и нужен бы приказ великого князя, потому что применять силу к боярам и уж тем более к князьям без него Вьюжин не осмеливался.

Только про княгиню ничего говорить пока не стал, чтобы не раздувать на пустом месте пожар. Тут дело тонкое, сначала бы разобраться аккуратно, одной только возможной выгодой сыт не будешь. А вот смерть Краснова, с которой все началось, он вниманием не обошел и подозрения высказал. И положил рядом с локтем Ярослава несколько исписанных листков в доказательство своих слов – молчание князя начало его беспокоить.

Только Ярослав этого и не заметил. Как начал Алексей Петрович говорить, он, забыв о еде, расставил локти, сцепил пальцы в замок, уперся в них лбом и зажмурился, даже не шелохнулся за время рассказа, в который лишь изредка Сухов вставлял короткие замечания от себя. Говорить старый вояка не умел и не любил, так что с удовольствием уступил это дело Вьюжину.

А тот под конец уже всерьез встревожился, умолк, выждал несколько мгновений, в которые Ярослав и пальцем не двинул, и позвал осторожно:

– Княже, скажи уж свое слово! Так оставить их, что ли? Не веришь?

– Да делай что хочешь, – невнятно пробормотал Ярослав.

И все же заставил себя разжать руки, провел ладонями по лицу, словно умываясь. Откинулся на спинку кресла, вцепился в подлокотники – и вперил в боярина тяжелый, темный, немигающий взгляд.

Вьюжин бодаться не стал, глаза отвел, склонил голову, терпеливо дожидаясь более точного изъявления княжеской воли.

– Бумагу, – через мгновение глухо уронил князь.

У расторопного боярина с собой нашлось все нужное. Ярослав сдвинул рукой то, что стояло перед ним на столе, кубок и одно из блюд загремели по полу, рассыпая содержимое, но князь этого не заметил. Приказ был составлен в минуту – короткий, написанный злым, дерганым почерком, но полностью развязывающий руки: он назначал Вьюжина Алексея Петровича глазами, устами и карающей дланью великого князя в отлове предателей земли Белогорской и в установлении истины в той мере, в какой это возможно, и теми средствами, какие имеются в его распоряжении. И да восторжествует правда.

Писал это Ярослав своей рукой, молча, стиснув зубы, был бы алатырником – бумага бы вспыхнула под взглядом. Приложил внизу палец – и вспыхнула на нем колдовская печатка с круглым янтарем, из-под пальца побежала затейливая подпись, мерцая живым огнем. Бумага сама собой разгладилась, покрылась тонкими бледными узорами; великокняжеский указ ни с каким не спутаешь.

– Дай свой перстень. – Ярослав протянул руку, и кольцо с темным лалом легло в княжескую ладонь. Он приложил кольцо к своей печати, камень сверкнул красным и успокоился. Теперь таскать с собой бумагу Вьюжину было не обязательно. – Разберись, Алексей Петрович, – велел князь, протягивая боярину бумагу и перстень. Рывком встал, вскочили и незваные гости. – Хочешь – выжигай каленым железом, милости моей эти… дворяне пускай не ждут. Недооценил я их, не верил, что осмелятся, ну да и сам дурак. Где он?

– В своих покоях, княже, – без труда понял, о ком речь, Вьюжин, уже шагая следом за великим князем к выходу.

Сухов тоже не отставал, у них обоих было слишком много дел, чтобы лезть еще и в объяснения Ярослава с сыном. Сами как-нибудь договорятся, не дети. А не договорятся – так там и никакой миротворец не поможет.

У Дмитрия ночь выдалась тоже бессонной, он и ложиться не пытался. Как заперли его в спальне за полночь, так и метался по комнате от стены к стене, ругался сам с собой – спервоначала мысленно, а после и вслух, все одно никто не подслушает.

Разговор с Вьюжиным дался ему тяжело. Поначалу боярин ужасно злил – с наследником никто и никогда не позволял себе разговаривать в таком тоне. Холодно, властно, в лицо называя самонадеянным дураком и слепцом, и Дмитрий огрызался, и наговорил тоже всякого…

Вот только чем больше боярин спрашивал и чем больше говорил, тем глубже прорастали сомнения. Уже хотя бы в том, что князя оставлять в живых никто не собирался, он Дмитрия убедил. А тот пусть и был зол на отца, но никогда не желал ему смерти и в конце концов подробно рассказал, кто, где, когда и что планировал – во всяком случае, то, что знал.