Янко - [3]

Сердца лежали горкой, одно на другом. Распоротые надвое. Мертвые.

Первым наткнувшийся на сердца и созвавший народ мальчишка неловко переминался с ноги на ногу. Молчал. Потом не выдержал:

— Пузырьков-то нет!

* * *

— По-разному к людям сердца приходят, — рассказывал дед маленькому Янко. — К кому прямо под порог прискачет, кого на лугу али у речки встретит, а кого и вовсе — день за собой по лесу водит, зовет, дразнит. И каждому — свой срок. Чаще-то оно как — пробились усы у хлопца — жди сердца, а бывает — доживет человек до седин, сто одежд сносит, ан нет — не идет к нему сердце. Хоть проси, хоть требуй, хоть плачь.

Раньше, сказывают, — теребил длинный ус дед, — не нужны людям сердца были. Сами любить умели. И не раз за жизнь, как мы, а столько, сколько судьба даст.

Да только давно это было. И, поди теперь разбери, правда ли…

И нельзя его ни купить, ни украсть, ни силою отнять, — поглаживал свое сердце дед, — только подарить можно… ну, или по доброй воле отдать. Правда ведь, пушистое? — сердце тыкалось в мозолистую дедову руку, счастливо жмурилось и что-то утвердительно мурчало в ответ. — А главное в нем, — продолжал дед, — пузырек. Махонький такой. Хрустальный. В самой что ни на есть середке хранится. А в хрустале том — смоляница душистая. Она-то любовь и дарит, она ей погаснуть не дает…

— Деда, — ерзал на коленях старика Янко, — а если сердце украдут, что будет?

— А ничего не будет, внучек. Твоим оно было, твоим и останется. Хоть за леса увези, хоть за горы. И любовь его с тобою будет — пока живо сердце-то. А жить оно будет долго, потому как … грех это большой, сердце жизни лишить…

* * *

Шел от пруда лесного домой Янко, шел, дороги не разбирая. Всё ему сердца мерещились. Маленькие, беззащитные, доверчивые. Разорванные. Опустошенные.

Только у Марьяниного плетня остановился Янко, прислушался. Не прозвенит ли ручейком весенним голос девичий, не мелькнут ли в оконце глаза жгучие.

— Денька доброго, хлопец!

Обернулся Янко, глядит — стоит перед ним пан Казимир.

— Уж не девицу ли красу высматриваешь?

Покраснел Янко, взгляд спрятал.

— Неужто так хороша? — смеется пан Казимир, на изгородь опирается. Гремит цепью хозяйский пес, лает на чужака, злится. Открывает дверь резную пан Войтех, выглядывает.

— Доброго тебе дня, хозяин! Сказывают, — косится на Янко пан Казимир, — дочь у тебя лицом пригожа.

— Пригожа, — соглашается пан Войтех, оглядывает гостя, скользит взглядом по одеждам дорогим, по кошелю тяжелому.

— И не замужем, сказывают, — щурится пан Казимир.

— Не замужем, — кивает пан Войтех.

Холодеет на душе у Янко. Вот такого жениха пану Войтеху подавай. С деньгами, да с положением.

— Покажи дочь, сделай милость, — склоняет голову пан Казимир.

Торопится пан Войтех, волнуется — женишка потерять боится. Дверь спешно открывает, дочь зовет.

Выходит на крыльцо Марьяна. Глаза долу опускает.

— Хороша ли? — подталкивает дочь вперед пан Войтех.

— Хороша, — приглаживает ус пан Казимир.

— Женишься?

— Жениться не женюсь, — ухмыляется пан Казимир, — а вот местечко теплое подыщу.

Лезет за пазуху пан Казимир, свиток, лентой герцогской обвязанный, достает.

— Поедет со мной твоя девица, — протягивает он свиток пану Войтеху.

Дрожат пальцы пана Войтеха, глаза на месте не стоят — с пана Казимира на дочь скачут.

— Читай-читай, — указывает на свиток пан Казимир.

— «Податель сего, — теребит ленту пан Войтех, — моею герцогскою рукою наделяется правом из деревни любой, села иль города забрать одну девицу на вкус и выбор свой». Это как же так? — бледнеет пан Войтех, — Как — «забрать»? Для чего «забрать»?

— А там дальше написано, — тычет в потемневшую бумагу пан Казимир.

— «…для услужения в наших герцогских покоях»…

— Для услужения, — кивает-подтверждает, пан Казимир.

— Не отдам! — раскидывает руки пан Войтех.

— «…а кто воле моей противиться посмеет, — отбирает свиток пан Казимир, — того повелеваю прилюдно на кол посадить, дом да угодья огнем выжечь, родню в пустоши изгнать, в города не пускать, от деревень псами отгонять». Так что, — подмигивает он пану Войтеху, — готовь девку-то. Времени тебе — ночь да день.

* * *

Не успело солнце за Седыми Горами спрятаться, а уж не было в окрестностях никого, до чьих ушей весть эта не дошла бы.

— Марьянку-то к герцогу в услужение забирают, — судачили у колодца соседки.

— Счастливая — в тепле да в роскоши жить будет, — мечтательно закатила глаза кудрявая молодуха, — вот жизнь-то! Меня бы кто туда взял!

— Знамо оно, какое там услужение, — вздыхает пани Злата.

— А селце Мальянкино тозе забелут? — дергает за юбку мать синеглазая девчушка.

— Не заберут, ягодка, не заберут, — прижимает к себе болтунью мать.

— А оно скутять будет, да?

— Не будет, ягодка.

Не лжет мать девчушке своей, да и всей правды не говорит. Не заскучает Марьянкино сердце, потому как скучать некому. Не пришло оно. Все подруги-товарки уж давно как сердцами обзавелись, а Марьянкино все нейдет да нейдет. «Заплутало, видать», — перешучиваются, бывало, сельчане.

* * *

Не спалось Янко в ту ночь. Ворочался он с боку на бок — о Марьянке своей думал. Под утро не выдержал — накинул на плечи отцовский выворотыш, на крыльцо вышел.