Ян Собеский - [51]

Но и мне пришлось однажды отпроситься на несколько недель к матери, которая выдавала замуж мою сестру за Подхороденьского, богатого землевладельца. Ей хотелось непременно залучить меня на свадьбу в качестве королевского придворного; и величали меня скарбником, хотя я не только не был им, но даже с трудом бы мог сказать, каковы, собственно, мои функции при короле. Начиная от письмоводства и кончая приемом гостей, на мне лежали всяческие тяготы.

Особое расположение, которое питал ко мне король в связи с тем необъяснимым обстоятельством, что я не богател и не шел в гору, возбуждало подозрение и зависть. Королева ненавидела меня; попыталась, однако, привлечь на свою сторону, но я ловко увильнул. Многие высказывали догадку, что я тайком загребаю капиталы за свои услуги. Но, клянусь Богом и правдой истинной, что сам я не гнался за вознаграждением, а король все только обещал, так что я ничуть не богател.

Среди всей этой суеты, ибо иначе не могу определить рода своей службы, я, по крайней мере, утешался мыслью, что дела помогут мне стряхнуть с себя глупую влюбленность. Но Шанявский был прав, говоря, что я стряхну с себя любовь не раньше, чем влюбившись в другую.

Тем временем моя очаровательница, державшаяся при дворе необычайной ловкостью и умением пресмыкаться перед королевой, ибо не пользовалась ничьей любовью — ни Летре, ни панны Бес-сон, ни Болье, ни Федерб, — так искусно разыгрывала передо мною свою роль угнетенной жертвы, что я жалел ее и даже немного помогал.

Я не жалею тех денег, которые она выманивала у меня по мелочам, так как была очень сребролюбива: Бог с ними… Но, порой, зайдешь к ней, прекрасно зная, какова ей, собственно, цена… посидишь часок, послушаешь… и, бывало, так она опутает, что, право, готов на стену лезть в защиту ее невинности и невесть какие принести ей жертвы.

Очевидно, овдовев и видя, какие я делаю успехи в милости у короля, она задумала заставить меня на себе жениться. Зная мою слабость, она прибегала к всяческим уловкам; но Господь Бог хранил меня, так что я не попался в расставленные сети. Если бы я принципиально не относился с уважением ко всякой женщине, в особенности же к такой, которая могла бы быть мне парой, пользовался бы ее авансами или забылся, она, с помощью королевы, легко могла бы добиться брака. Но я уважал ее, и это послужило мне на пользу.

Возможно, что я и сдался бы, если бы она была осторожнее и сосредоточила на мне все свои старания; но обычно она имела про запас двоих или троих воздыхателей, полагая, что я слеп. Но я был зрячим.

Трудно перечислить и невозможно рассказать о всех увертках этой женщины. С каждым поклонником она держалась по-разному и одновременно водила за нос двоих или троих. Настоящий хамелеон, она без малейшего усилия переходила от веселого настроения к слезам, от гнева к грусти. Никогда не слышал я от нее слова правды. Если же она замышляла провести кого-нибудь, то самые предусмотрительные попадались на ее невинную гримаску.

Помню, как в одну из таких минут, она, заигрывая и смеясь, сказала:

— Вы постоянно начеку; придерживаетесь оборонительной тактики и думаете, что я не проглочу вас, если вздумаю? Не беспокойтесь: женитесь. Но я не тороплюсь… Стоит только захотеть, и поведете меня к аналою…

Меня даже в жар бросило, и я прошептал: «Quod Deus avertat»[24].

На свадьбу сестры столько понаехало гостей, что для них пришлось очистить все усадебные постройки, кладовые, подвалы, часть конюшен… и то не поместились.

Мать и я старались устроить все как следует. У сестры было заготовлено богатое, прекрасное и обильное приданое; даже свадебные вина много лет хранились в погребе и всего было в волю. Скучно было только без брата Михаила, но он не мог приехать, так как состоял при миссии в Бранденбурге.

Подхороденьские принадлежали к старинному местному дворянству; семья была зажиточная, породнившаяся с лучшими домами, и все-то должны были съехаться на свадьбу. Немало было родных и с материнской стороны. Свадебные празднества продолжались день в день целую неделю, а потом прихватили еще несколько дней, когда часть гостей разъехалась. За стол садилось человек по десять и больше посторонних.

Из множества барышень, среди которых было немало красавиц, выбор был большой. Но тут-то я заметил, что испортил себе вкус. После француженок они казались простоватыми и неотесанными. По совету Шанявского, я хотел влюбиться и, с Божьей помощью, по окончании войны вернуться, жениться и осесть в деревне. Я присаживался по очереди ко всем красавицам, старался вызвать их на разговор, но… дело не клеилось… Не их была вина, а моя, так как я набил себе оскомину на пряной пище. Мать не спускала с меня глаз и вздыхала, видя мое равнодушие.

Впрочем, мне и без того было не до амуров. Я знал, что король наверняка даст себя уговорить, пойдет выручать Вену, а я с ним. Я никоим образом не мог оставить доброго и ласкового государя одного среди походной суеты; надо было ехать, хотя бы для надзора за матрацами, корзинами с плодами, бутылками с вином, чтобы их не забывали возить следом… Я очень торопился вернуться к королю, раньше чем двор успеет выехать в Краков.