Ян Гус - [30]

С иронией высмеивает Гус формальные, механические молитвы священников: «Этот же без помощи зубов и губ слова мелет; и как жернов на мельнице, так и молельщик сей грохочет: тр, тр, тр… Сорока или иная птица. И говорит слова молитвы, да не молится на деле; и орган-хор звучит, да не молится, так и монахини: щебечут, не зная что, и тем подобны сорокам суть».

Сколько народного остроумия и меткости наблюдений было в словах Гуса, когда он критиковал тех, кто лишь для проформы посещает богослужения: «Миряне идут туда (в костел), чтобы в роскошном одеянии показаться, или для любовного свидания. И смеются в костеле, а некие из женщин ссорятся и бранятся, толкая друг друга на скамье. Панич озирается— нет ли красотки: куда она, туда и он, и прежде ей поклонится, чем телу Божьему на алтаре; я сам сие видел, он (панич) спину к алтарю повернул, а к ней (к пани) лицо, говорил с ней и смеялся. Да и крестьяне не молятся, стоят словно оленята (испуганные), а горожанам — тем тоскливо: боятся, как бы выгодный торг не пропустить».

Поистине этому сочному и реалистическому описанию посетителей костела мог бы позавидовать любой художник.

Далее Гус пишет о судах, где бедный и подневольный всегда проиграет в тяжбе против господина хотя бы по той причине, что «в присяге одно слово не так произнес», пусть даже по существу дела и был прав. «А скажет слово против господина, и наказан будет за поношение господ; господа же — судите как хотите— никогда наказания не понесут. Иначе рассудит Господь Иисус, судия праведный, и скажет он в судный день всем таковым: «Вы, священники, с законниками грабили бедноту лицемерием, хитростью, торговлей святыми таинствами, а вы, миряне, грабили их же ростовщичеством, судом несправедливым, насилием, измышленной виной и выморочным правом» [26].

Интересно, что именно в бытность свою среди сельских жителей Гус уделяет столько внимания светским феодалам и тому, как они обращаются со своими подданными; он упрекает панов в трех способах «ограбления»: первый — когда сверх меры обирают бедноту; второй — когда берут возмещение за действительную вину, но чрезмерное (то есть когда требуют чрезмерного возмещения убытков); третий — когда взимают дань, или пошлину, или налоги (сверх меры). «Ибо по закону Божьему обязаны господа учить, направлять и защищать своих подданных. И недаром владеет господин владением своим, но получит его от Всевышнего, дабы служил ему, народу, как добрый правитель, правил и в том отчет Богу своему отдал. Дай, Боже, понять им (господам и священникам), что надо прекратить этот грабеж».

Столь же конкретно обнажает Гус и дела городских торговцев, перечисление которых тоже заканчивается риторическим восклицанием: «И кто может описать их уловки и корыстные сделки, которыми они души свои унижают и людей грабят?» Гус весьма точно различает «ремесленников, пахарей и прочих, которые продают дело рук своих, от «купцов-торговцев», которые сами не производят, но «ищут прибыли», продавая товары, сделанные другими. Это признак уже очень развитого социально-экономического мышления!

Интересно также, как Гус выступает в защиту чешского языка, опять совершенно конкретно показывая, до какой степени он засорен чужеродными элементами. «Пражане и другие чехи, говорящие наполовину по-чешски и наполовину по-немецки, называют полотенце «хантух», передник — «шорц», конюшню — «маршталь», верхнюю залу — «мазхаус», плащ — «мантлик», батрака — «хаускнехт», возницу — «форман».

Здесь уместно остановиться на национальном чувстве Гуса. Противники — и это нашло свое отражение в обвинениях, предъявленных Гусу в Констанце, — упрекали его в национальной нетерпимости, шовинизме. Это было глубоким и сознательно распространяемым заблуждением. Так, Гусу ставили в упрек его участие в издании кутногорского декрета, вызвавшего уход из Чехии немецких магистров и студентов. Но Гус вовсе не изгонял их из Праги — они ушли по собственному решению, не желая подчиняться новому уставу Пражского университета.

Противоречия между немецким и чешским элементом в Праге вообще были связаны с тем, что немцы представляли собой экономически более сильную прослойку, заинтересованную в том, чтобы общественный порядок оставался неизменным, и опиравшуюся поэтому на консервативных представителей феодализма, в первую очередь на римскую церковь. Гус и его последователи находились, естественно, на противоположной стороне, так что это на первый взгляд национальное противоречие имело исключительно экономические и социальные корни.

К тому же Гус ясно высказался о своем «национализме», и его слова снимают с него всякое подозрение в однобоком патриотизме или в шовинизме. Он подчеркивал, что оценивает людей не по их национальности, а по характеру: «А посему говорю по совести: если б знал я иноземца, откуда бы ни был он, в добродетели его еже Бога любит и за добро стоит более, чем мой собственный брат, и был бы мне милее брата. Потому и хорошие священники-англичане (намек на Уиклифа) мне милее, чем нечестные священники чешские, а добрый немец милее злого брата».

Другое свое сочинение, «Зеркало грешного человека», Гус снова посвящает почти исключительно критике духовенства. И снова оно написано образным, сочным, понятным для народа языком.