Ямбы - [3]

            Скажи «подлец» — в ответ кричат

«Бурдон!» и «Лакруа!»… Достойные созданья…

            Но первым все же был Марат.

Да он и был рожден под виселичной сенью,

            Петли надежда и оплот.

Утешься, эшафот. Ты — Франции спасенье.

            Тебе Гора вот-вот пришлет

Героев на подбор — шеренгой многоликой:

            Лежандр (его кумир — Катон),

Заносчивый Колло — колодников владыка,

            За ними Робеспьер, Дантон,

Тюрьо, потом Шабо — переберешь все святцы:

            Коммуна, суд и трибунал.

Да кто их перечтет? Тебе б до них добраться…

            Ты б поименно их узнал.

С отходной сим святым, достойным сожалений,

            Пришел бы Анахарсис Кло,

А может, Кабанис, другой такой же гений —

            Хотя б Грувель, не то Лакло.

Ну, а по мне, пускай надгробные тирады

            Произнесет добряк Гарат.

Но после ты их всех низвергни в темень ада —

            Долизывать Марату зад.

Да будет им земля легка в могильном мраке,

            Под сенью гробовой доски:

Глядишь, тогда скорей отроют их собаки —

            Растащат трупы на куски!

                                      Гражданин Архилох Мастигофор

III

Я слышал — изменив холодному презренью,

            Разгорячились вы всерьез,

Когда вам «Монитёр» дурацкое творенье

            Глупца Барера преподнес.

Труды педанта вас вконец разволновали,

            А стыд и страх ввели во грех,

И вы его при всех фракийцем обозвали, —

            Мол, перепортил женщин всех.

К тому же говорят… Но я-то полагаю,

            Что честь, краса в глазах молвы

Любым наветам вас всечасно подвергают…

            Однако, сказывают, вы

Хоть шепотом, но все ж по адресу подонка

            К фигурам, истинно мужским,

Добавили «подлец», «сутяжная душонка»

            И пару слов, подобных им.

Вам это не к лицу. Пусть он таков, но все же…

            Не дело черни подражать.

Забудьте их язык. Бесстыдство речи может

            Бесстыдство дела поддержать.

IV

Безвестность подлости казалась им укрытьем…

         ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·

Но колченогий слог карающей эподы

            Их неминуемо найдет.

Ты, Парос — диамант, накрытый синим сводом,

            Слепящий зрак эгейских вод.

В подземной тишине вершит Природа дело,

            Ее работе нет конца.

Зато из недр твоих выходит мрамор белый

            Для кропотливого резца.

А чтобы высший срам запечатлели строчки,

            Есть мрамор-ямб, есть сталь в пере.

Так прокали его, готовь его к отточке!

            Сын Архилоха, встань, Андре!

Не опускай свой лук — он устрашенье сброда.

            Пусть, унаследовав твой стих,

Грядущие века, всесущая природа

            Заголосят при виде их:

— У, свора подлецов! Чудовищ! Прокаженных,

            В пылу резни и грабежей

Привыкших вымещать свой страх на слабых женах,

            Не умертвляющих мужей,

На нежных сыновьях и на отцах несчастных,

            Уже бессильных их спасти,

На братьях, чья вина — в усилиях напрасных

            От братьев муку отвести!

Жизнь и у вас одна… всего одна, вампиры!

            И вы искупите лишь раз

Страдания и прах, рыданья и руины —

            Всё, проклинающее вас!

V

Но вот они живут, а наша скорбь, владыка,

            К тебе в мольбах не прорвалась.

И лишь поэт, о Бог, могучий в ратной силе,

            Пленен, предсмертно одинок,

Приладив на стихи пылающие крылья

            Громов, что ты метнуть не смог,

Откликнулся на зов достоинства и чести,

            Вверяя судьям сатаны

Лжесудей, чьи суды — резня на лобном месте,

            Вина — в отсутствии вины.

Дай мне, владыка, жизнь! Тогда-то эта свора

            Закрутится от стрел моих!

И не укрыться им в безвестности позора:

            Я вижу, я лечу, я их уже настиг.

VI

·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·   ·

На двадцати судах с едва прикрытым днищем —

            Чтоб выбить посреди реки —

Тех пленников везли в цепях, в последнем сраме…

            И всех Луара приняла:

Проконсулу Карье, под винными парами,

            По нраву скорые дела.

Вот этих слизняков, приказчиков разбоя —

            Фукье, Дюма, как на подбор, —

Где, что палач и вор, равны между собою

            Судья, присяжный, прокурор, —

У, как я их хлестал, багровых от разгула,

            Когда, вином воспалены

И похотью томясь, они сидят оснуло,

            Лоснятся, хвастают, пьяны,

Сегодняшней резней и завтрашним разором,

            Перечисленьем подлых дел,

И радуются им, и песни тянут хором!

            А для утехи потных тел —

Лишь руку протянул, лишь губы захотели —

            Красотки вмиг разгонят хмель:

Поверженных забыв, они из их постели

            К убийцам прыгают в постель.

Продажный этот пол слепит приманка славы.

            Он — победителю вприклад.

Все, кто б ни победил, у женщин вечно правы:

            На шее палачей висят,

В ответ на поцелуй губами ищут губы.

            Сегодня наглая рука

Уже не встретит здесь ей недоступных юбок,

            Стальной булавки у соска.

Раскаяние — ад, где ищут искупленья.

            Но тут не каются, а пьют.

Ночами крепко спят, не зная сожаленья,

            И снова кровь наутро льют.