Яма - [10]
Дорога заняла минут десять по шоссе и еще пятнадцать — по жухлым осенним колеям в лесу. Лиля закурила и тут же, держась за грудь, закашлялась. Думала, что ее затрясет при виде ямы, но было одно злобное омерзение. Скатила камень-гнет, остервенело содрала куски дерна с крышки. Смачно плюнула давно скопленной вязкой слюной в яму. Подергала прикрепленные кольцом цепи: выдержит еще пять Лиль. Мерзко, знакомо хлюпнуло под сапогами, знакомая душная вонь.
За кирпичом с выцарапанной несчастной Таней был устроен тайник. Там находился ключ к новой Лилиной жизни: к огромной пустынной белой, как Арктика, квартире на крыше московского небоскреба. Она уже все продумала: потолок — как в обсерватории: купол солнечного или звездного неба — чтобы навсегда избавиться, с мясом, с кровью вырвать из памяти отвратительную земляную могильную крышу над головой… Кольцо с бриллиантом было завернуто в бумажку, мокро блеснуло маслиной… Откуда взялась бумажка, ее не было, что на ней накорябано?!
«Я ЗНАЛ, ЧТО ТЫ ВЕРНЕШЬСЯ». Она дочитывала корявые буквы, когда над головой с грохотом упала крышка.
Плечевая
— Господа присяжные заседатели! Взгляните, как одета пострадавшая — даже сейчас, в зале суда (приглушённое ржание, тихий свист со скамьи подсудимых)… С какой целью она так одета — вернее, раздета? Отвечу: чтобы нравиться мужчине. Зачем нравиться? Чтобы его привлечь. Зачем привлечь? Чтобы он её взял. Природа! Но когда мужчина откликается на брошенный вызов — природе говорят: «Стоп!» — и дают пятнадцать лет строгого режима.
Так не пора ли сказать «стоп» юным провокаторшам и хищницам, когда они в полной боевой раскраске выходят на улицу для охоты на своих жертв? Именно жертв, подчёркиваю, вы видите сегодня на скамье подсудимых (сдержанное фырканье жертв). В зале немало почтенных матерей семейств. Я спрашиваю: за что наши дети, наши мальчики ежедневно, ежечасно подвергаются пытке голыми девичьими телами?! Всюду обнажённые ягодицы, пупки…
— Вернитесь в рамки юридического поля, пожалуйста, — попросила судья адвоката обвиняемых. — У вас, кажется, имеется аудиозапись.
Адвокат подавил кнопку диктофона. Диктофон пошуршал и неожиданно визгливым Катюхиным голосом выдал на весь зал:
— …пять тыщ с носа! Геха три дал, остальное с получки. Венька из бабкиной пенсии стащил. Так и передай остальным: чтобы каждый, как миленький, по пять тыщ за удовольствие выложил. Тогда, скажи, Алька заявление из ментовки заберёт…
Алька обернулась к подружке, от изумления у неё сморщилось лицо. Катюха сидела истуканом, улыбалась, как ни в чём ни бывало.
— В первый раз слышу… Какие пять тысяч, Катюха?! — и заплакала.
— Это вы между собой решайте, как после вымогательства делили деньги. А нас увольте от истерик, — сухо сказала судья.
«Условно…» «Условно…» «Условно…» Каждый очередной приговор будто молотком тюкал Альку по темени. Она всё ниже опускала голову и мечтала провалиться сквозь твёрдую деревянную скамью. Теперь любая женщина могла плюнуть на неё, любой мужчина мог справить на неё и в неё любую нужду.
Как тогда в дискотеке, в тёмном углу раздевалки… Белые капельки слюны летели в Алькино лицо. Потом догадались, замотали ей голову курткой. Сколько их было, по которому кругу? Она уже давно не умоляла: «Ребята, не надо». Только бы это когда-нибудь кончилось. Её голую липкую ногу пошевелил ботинок: «Живая, нет?» Набросили пальтишко…
— С ума сошла: в посёлок она вернётся, — Катюха силой развернула Альку от автовокзала. — Кому ты нужна такая. Ко мне айда, переночуешь, в себя маленько придёшь.
По дороге отоварилась в ларьке пивом: «Хоть расслабимся». Шагали в избушку-развалюшку, которую Катюха снимала на окраине города. Сюда месяц назад приехала погостить из деревни Алька. В первый же день отправились в дискотеку. Алька шмыгнула в раздевалку, чтобы подтянуть колготы. Подтянула…
— Приедешь в посёлок — будешь у всех в глазах торчать со своей славой, — ворчала Катюха, хлопоча, нарезая на газетке хлеб, селёдку. — Уезжать тебе нужно туда, где тебя не знают — вот это хорошо.
— Хорошо там, где нас нет, — житейски вздохнула Алька — так говаривала её бабушка. У неё чуток потеплело в сердце и в животе после пива. И селёдка оказалась вкусная, жирная. Катюха замурлыкала под нос модную песенку, которую частенько крутили по первому государственному телеканалу:
— «Заведу себе грузина, буду лопать апельсины…» А и плюнь: всё, что ни делается, к лучшему. Чего мы в посёлке потеряли?
Когда-то их посёлок стекольщиков был богатый, чистенький, весёлый. Алькина семья работала на стеклозаводе. У прабабушки (все по женской линии были долгожительницы) на ладони наросла мозоль от ручного стеклореза.
Маленькая Алька пальчиком трогала твёрдый мясистый нарост, спрашивала: «Больно?» — «Я его и не чую, внучушка». Бабушка в войну шлифовала стекло, которое шло в Москву: на замену выбитого войной — оживляла слепые московские окна.
Мама, пока завод не закрыли, работала на полировке. Алька сама любила прозрачную чистоту стекла, нравилось само слово, как тихий звон подснежника: стек-лян-ный. Если бы завод не закрыли — с радостью продолжила бы династию.
Сын всегда – отрезанный ломоть. Дочку растишь для себя, а сына – для двух чужих женщин. Для жены и её мамочки. Обидно и больно. «Я всегда свысока взирала на чужие свекровье-невесткины свары: фу, как мелочно, неумно, некрасиво! Зрелая, пожившая, опытная женщина не может найти общий язык с зелёной девчонкой. Связался чёрт с младенцем! С жалостью косилась на уныло покорившихся, смиренных свекрух: дескать, раз сын выбрал, что уж теперь вмешиваться… С превосходством думала: у меня-то всё будет по-другому, легко, приятно и просто.
Иногда они возвращаются. Не иногда, а всегда: бумеранги, безжалостно и бездумно запущенные нами в молодости. Как правило, мы бросали их в самых близких любимых людей.Как больно! Так же было больно тем, в кого мы целились: с умыслом или без.
Невыдуманные рассказы о девочках, девушках, женщинах. Одна история даже с криминальным налётом.
И уже в затылок дышали, огрызались, плели интриги, лезли друг у друга по головам такие же стареющие, страшащиеся забвения звёзды. То есть для виду, на камеру-то, они сюсюкали, лизались, называли друг друга уменьшительно-ласкательно, и демонстрировали нежнейшую дружбу и разные прочие обнимашечки и чмоки-чмоки. А на самом деле, выдайся возможность, с наслаждением бы набросились и перекусали друг друга, как змеи в серпентарии. Но что есть мирская слава? Тысячи гниющих, без пяти минут мертвецов бьют в ладоши и возвеличивают другого гниющего, без пяти минут мертвеца.
«Главврач провела смущённую Аню по кабинетам и палатам. Представила везде, как очень важную персону: – Практикантка, будущий врач – а пока наша новая санитарочка! Прошу любить и жаловать!..».
«Из обезболивающих — в лучшем случае укол новокаина. И грозный рык врача: — Чего орёшь? Поменьше надо было перед мужиком ноги раздвигать! Помогает стопроцентно: вопли из абортария мигом утихают. В самом деле, у врача нервы не железные: с утра до вечера слушать вопли, как в гестапо. Но самая лучшая анестезия: крупная тёплая рука стоящей в изголовье медсестры. В наиболее невыносимые, мучительные моменты сжимаешь эту спасительную руку сильно-сильно. Медсестра потом не то хвастается, не то жалуется, разглядывая синяки и ранки от впивавшихся ногтей: „Оторвёте ведь когда-нибудь руку-то.
«Неконтролируемая мысль» — это сборник стихотворений и поэм о бытие, жизни и окружающем мире, содержащий в себе 51 поэтическое произведение. В каждом стихотворении заложена частица автора, которая очень точно передает состояние его души в момент написания конкретного стихотворения. Стихотворение — зеркало души, поэтому каждая его строка даёт читателю возможность понять душевное состояние поэта.
Воспоминания о детстве в городе, которого уже нет. Современный Кокшетау мало чем напоминает тот старый добрый одноэтажный Кокчетав… Но память останется навсегда. «Застройка города была одноэтажная, улицы широкие прямые, обсаженные тополями. В палисадниках густо цвели сирень и желтая акация. Так бы городок и дремал еще лет пятьдесят…».
Рассказы в предлагаемом вниманию читателя сборнике освещают весьма актуальную сегодня тему межкультурной коммуникации в самых разных её аспектах: от особенностей любовно-романтических отношений между представителями различных культур до личных впечатлений автора от зарубежных встреч и поездок. А поскольку большинство текстов написано во время многочисленных и иногда весьма продолжительных перелётов автора, сборник так и называется «Полёт фантазии, фантазии в полёте».
Спасение духовности в человеке и обществе, сохранение нравственной памяти народа, без которой не может быть национального и просто человеческого достоинства, — главная идея романа уральской писательницы.
Перед вами грустная, а порой, даже ужасающая история воспоминаний автора о реалиях белоруской армии, в которой ему «посчастливилось» побывать. Сюжет представлен в виде коротких, отрывистых заметок, охватывающих год службы в рядах вооружённых сил Республики Беларусь. Драма о переживаниях, раздумьях и злоключениях человека, оказавшегося в агрессивно-экстремальной среде.
Эта повесть или рассказ, или монолог — называйте, как хотите — не из тех, что дружелюбна к читателю. Она не отворит мягко ворота, окунув вас в пучины некой истории. Она, скорее, грубо толкнет вас в озеро и будет наблюдать, как вы плещетесь в попытках спастись. Перед глазами — пузырьки воздуха, что вы выдыхаете, принимая в легкие все новые и новые порции воды, увлекающей на дно…