Яконур - [8]

Бывали, конечно, досады. Ему не всегда удавалось ладить с коллегами. Вопреки всеобщему заблуждению, среди них часто оказывались люди ограниченные, да и просто скучные. Случалось, разочаровывали не только люди, но и какие-то повороты в работе. Ну и что-то еще. Случалось… Но все это в конечном счете принимало вид нестрашных издержек.

Он еще чувствовал себя щенком, но понимал, что уже постепенно входит в круг людей, на которых всегда смотрел с воодушевлением. Понимал: становится теперь одним из них. Не что-нибудь другое, а собственные работы выдвинули Герасима в этот круг. Причастность к нему значила много. Она прибавляла Герасиму уверенности в том, что его работа действительно целесообразна и важна. Он был нужен. Государству. Людям. Такой шел процесс. Такое было время. Короче говоря, его интересы совпадали с интересами общества. Все это вместе означало, что он может заниматься любимым делом — тем, что составляет для него главный интерес. И будет чувствовать себя нужным человеком. Может жить, не думая о хлебе насущном и не сталкиваясь с необходимостью доказывать, что он не верблюд. И всегда у него будет сознание правоты. Правильности своей жизни. Это давало ему удовлетворение. Это было необходимо для него.

Тем больше он волновался сегодня.

К вечеру, выслушав каждого, он понял, что может вернуть себе равновесие…

И все сложилось сейчас в одно ощущение: хорошо.

Все хорошо!..

Он развел руки, взмыл к поверхности и поднял голову. Открыл глаза, вобрал в себя холодный воздух. Подплыл к мосткам.

Были холодные сумерки. Перья на небе из розовых стали сиреневыми, и под ними, неподвижными, быстро проплывали кучевые облака.

Дыхание успокоилось. Герасим пошел по мосткам в домик. Шел не торопясь, еще разгоряченный, шел студеным весенним вечером по деревянным мосткам к берегу озера…

Саня еще плескался.

На миг у Герасима появилась мысль о пире во время чумы: что это я, когда у них тут… Он обернулся. Озеро уже исчезало во тьме. Герасим посмотрел на свои мокрые следы на досках и зашагал дальше.

* * *

Ольга вспомнила, как ходила с Борисом к деду.

Тогда тоже надо было принять решение.

Вроде просто воскресный обед у бабы Вари. Такой же, как другие. Внучка вернулась, приехала с мужем, и баба Варя пригласила родню. Все просто.

Ольга сидела рядом с Борисом; дед принял его хорошо, и Борис быстро освоился. Пил водку с мужчинами.

Стол, бабулины вкусности, как обычно.

И — ожидание. Все смотрели на Ольгу и на Бориса и ждали.

Даже если б она ни слова не сказала, — то, что она промолчала, тоже было бы ответом на их ожидание. Если б она ничего не объяснила, все равно — это и стало бы объяснением.

Она уговорила Бориса взять направление на Яконур, да, это сделала она, это было ее заслугой. Она родилась здесь, и она сюда вернулась. Яконурские возвращаются. Привезла из Ленинграда мужа. Всё так.

Направление им дали на комбинат.

Им обещана была уже квартира на строительстве комбината, вот-вот они должны были ее получить, их ждали все те радости, что бывают у молодоженов с получением квартиры…

Да, стол с бабушкиными вкусностями, как обычно.

Всем, кто сидел перед Ольгой и Борисом за тем столом, Яконур всю жизнь был кормильцем и поильцем. Им случалось терпеть обиды и горе от Яконура. Но он был родиной.

Комбинат строился на другом берегу. Ольга и Борис были, следовательно, люди с того берега. Люди той стороны.

Она родилась здесь, на этой стороне, на этой!

Все ели, хвалили бабу Варю; довольны были тем, что собрались вместе; беседовали понемногу.

Надо было сказать.

— Что же, — сказала Ольга, — как нам быть?

Напротив сидел дед — отец ее отца, дед Чалпанов, хозяин дома, Кузьма Егорыч, глава рода, старший из братьев, седой, румяный, крепкий и красивый в семьдесят пять лет, когда-то первый среди яконурских капитанов. Рядом с ним, у своего места, остановилась с полотенцем в руках баба Варя — бабка-кержачка, вырастившая Ольгу, высокая, прямая.

Молчание…

По правую руку от деда — Иван Егорыч, средний брат, капитан и лучший из рыбаков в молодые годы, с лицом бледным и всегда сосредоточенным, и жена его, тетя Аня, полная, милая, дед ее называл — теплая.

Ольга ждала.

Слева — младший, Карп Егорыч, или попросту Карп, поскольку ему шестидесяти еще не было, худой, замкнутый, отщепенец в семье, не очень жалуемый братьями, но приглашенный из-за значительности события; тоже провел жизнь на воде.

Молчание…

На стенах были фотографии, их было много, поближе к зеркалу они лепились теснее; с них смотрели, не мигая, люди в платках, буденовках, капитанских и обыкновенных фуражках, в пилотках и простоволосые.

Сейчас особенно стала заметна схожесть всех лиц.

Ольга ждала ответа.

Говорить должен был, конечно, дед. Он промедлил. Будто главное он сказал одному себе. Вслух произнес только, как добавил к главному:

— Вы там! Что вы сделаете там с Яконуром…

Больше об этом не сказали ни слова, беседовали за обедом о чем угодно, только не об этом — Ольгу все любили, — но тут был уже ответ. И она больше не спрашивала.

Ей стоило немалых хлопот уйти с комбината; на квартиру они теперь не могли рассчитывать, остались в общежитии; Ольгу приняли в институт лаборанткой, других мест не было, она стала работать у Косцовой, ездила туда на автобусе, — шестьдесят километров в один конец, летом пыль, зимой мороз…