Яик уходит в море - [53]

Василист настиг ягненка, изловчился, чтобы пасть на него с коня, но сайгачонок увернулся. Темный сияющий глаз сайги глядел на казака дико и отчужденно. Охотник в азарте запустил в зверя папахой. Испуганный сайгачонок смешно зафыркал и, с усилием вскидывая пухлую голову, ходко пошел за матерью. Василист бешено поскакал за ними. Но звери заметно отдалялись от него и уходили дальше и дальше. Вот так история! Казак только ахал, глядя на полеты степных антилоп.

— Хай, хай…

Такого случая даже он еще не видывал. Лицо казака перекосилось судорогой, потные плечи похолодали. Он схватил себя пятерней за голову… Куда же девалась его папаха? Он захохотал раскатисто и громко:

— Ах, одрало б тебя, зараза! Вот это «ходи браво, салакай!» — выкрикнул он любимое свое присловье.

Сзади, тарахтя по кочкам, подъезжал Венька.

— Папашк! Куды они?

— Куды? Требуха ты яловая! На кудыкину гору журавлей щупать.

Казачонок растерянно захлопал черными ресницами. Ушла с лица его постоянная улыбка.

— Не пумал?

— Пумал, как раз! Дрожжей не хватило… Глупы мы с тобой руками зверя хапать. Чуб мал, мордой не выспели.

Казачонок потемнел и вдруг истошно и зло взревел:

— Давай сайгачонка! Сам баял. Обманывать!

Василист уже заложил постромки и сел в тарантас, повертывая лошадей к дороге. Венька взметнулся на ноги, сиганул из короба и плашмя пал в траву:

— Не поеду в поселок. Убей, не поеду. Обманывать!

Губы и нос его подтянулись, стали резки и выразительны. Василист рассердился не на шутку:

— Замолчь, кошомное вымя! Садись, не задерживай!

— Не поеду!

Венька походил на упрямого бычка. Он мотнул круглой головой. Он дрожал от гнева. Не хотел глядеть на отца, ненавидел его.

— А, такой разговор. Вон че… Ну, гляди, чертова перешница, бабья твоя душа! Хош!

И Василист пустил коней крупной рысью к дороге. Он выехал на колею и искоса глянул на сына. Венька, смешно потрясая руками, с хрипом бежал в сторону, куда умчались сайгаки… Над ним метались палевые кречетки. Тугие их крылья звенели, словно струны, от ветра. Они почти задевали Веньку за голову. Как тонко и зло выкрикивали птицы свое: тар-гак, тар-гак!

Казак звонко цыкнул слюною через губы, блеснул темно-зеленым глазом и с силой ударил вожжами. Кони рванули и понесли во весь дух.

2

Венька остановился и прислушался, не оборачиваясь. Он все еще надеялся, что отец повернет назад или же, по крайней мере, подождет его невдалеке. Но частый перестук тарантаса становился все глуше и глуше, пока, наконец, совсем не затих. Уехал!.. Казачонок опустился на землю.

— Кинул меня папашка, зараза! Загубить думает. Погоди, ты у меня дождешься!

Зло посмотрел вокруг. Никого. Степь лежала покойно. Больше того, она продолжала по-весеннему благостно и тихо ликовать, охваченная широко весенним солнцем. Даже кречетки умолкли, разлетевшись по овражкам.

— Погоди ты у меня, злой сычуга! Я те дам, пьяный сквалыга!

Венька в отчаянии потряс кулаком. Конечно, ему не так уж трудно дойти домой и пешком. Десять верст, подумаешь, какое дело! Но он не тронется с места. Он никогда не вернется в поселок. Пусть тогда узнают! Так вот и будет жить в степи, как волк. Он будет разбойничать, мстить отцу. Он даже подумал, как заберется ночью к нему в овечью кошару и перережет всех баранов. Пусть, пусть узнают!

Какая глухая и неутолимая злоба в самом деле охватила его! Поджечь родной дом, острием косы пропороть бок каурому жеребцу, отравить дурной травой всех коров и овец, напустить паршу на верблюдов, — пусть нищим и одиноким пойдет отец по миру! Брата Тольку увезти с собою, мать тоже. И никогда, никогда не возвращаться в поселок. Как будет тогда реветь и жалеть отец, что кинул его одного среди степи. Веньке даже стало жаль на секунду отца, но он быстро приглушил в себе это презренное чувство.

А главное, он чувствовал, что ему не выполнить своих злых намерений. Казачонок заревел от отчаяния и бессилия. Он упал на землю и по-детски, жалобно и беспомощно плакал. Он карябал землю руками, бил ногами и трясся всем телом. Он молил бога помочь ему отомстить отцу. Пусть бог напустит на отца хворь, пусть столкнет его в глубокий омут с высокого яра! Посмотрим, как он станет тогда барахтаться и выть…

Солнце уже наполовину ушло за степной далекий окоем. Малиновые облака рваным войлоком, смоченным кровью, повисли над землею. Веньке казалось, что он сам вместе с ними истекает кровью. Оранжевые круги навязчиво прыгали у него в глазах. Он скоро изнемог и забылся…

И вот ему чудится, что он забрался к соседям на погребушку. Там наверху — душный полдень, а здесь темно и прохладно. И никак не посмотришь на небо, голова не подымается. Он лежит на льду, прикрытом соломой, лед обжигает холодом его тело. Он жадно ест горячий блин, намазанный каймаком, румяными томлеными сливками… Черный человек, их сосед, жадный Тас-Мирон, пинком вышиб у него из рук блин и захохотал, пригнувшись к Веньке вплотную. Нет, это не Гагушин, — он же казак, а это беззубый музлан в лаптях и пестрых шароварах. Мужик жутко щерился черной пастью, потом вдруг начал хлестать себя по бокам длинным мохнатым хвостом. Теперь перед Венькой стоял уже черт, веселый шишига, весь заросший темной шерстью и с рожками, как у сайги. Блин замахал крыльями и полетел, медленно кружась. Венька озлился, вскинул руки, хватая блин, и открыл веки…