Яик – светлая река - [5]

– Мукарама! – голос Хакима прозвучал умоляюще. – Что это? Я ничего не понимаю…

– Придет время – поймете.

– Мукеш, я ни в чем не провинился перед вами, чтобы так загадочно и холодно со мной разговаривать.

– Я никого не обвиняю, виновата сама…

Мукарама резко повернулась и ушла в комнату, Хаким ощутил на себе самодовольный взгляд старухи. Пока он раздумывал, входить или не входить, старуха захлопнула дверь.

Он все еще стоял перед дверью, когда его окликнули:

– А-а, молодой человек! Ты ко мне? Что, никого нет дома? – Вверх по ступенькам поднимался доктор Ихлас.

– Да, – растерянно ответил Хаким.

– Ну, садись на скамейку, присаживайся, побеседуем…

Глава вторая

1

В только что организованном Совдепе разгорались бурные прения, а враги в это время тайно готовили заговоры.

Заседания Совдепа проходили почти каждый день – один за другим назревали неотложные вопросы, и их надо было решать. Члены Совдепа выступали активно. Особенно подолгу говорил член Совдепа Яковлев. Он начинал свою речь всегда с опровержения: «Это нереально, это неосторожный шаг…» Сколько ни проходило заседаний исполкома, какие бы ни разбирались на них вопросы, Яковлев неизменно твердил свое: «Это нереально…»

На вчерашнем заседании рассматривался вопрос о претворении в жизнь решений съезда о земельной реформе. Яковлев, взяв слово, начал мягко и слащаво, как неизменный советник-дядя, но таким тоном, назидательным и безапелляционным, что возражений после него не должно было быть.

– Пока мы окрепнем и станем твердо на ноги, – говорил он, обводя присутствующих недвусмысленным взглядом, – нам нужно всячески обходить трудности, иначе говоря, лавировать на водоворотах, чтобы не опрокинуло нашу ладью. Короче, надо врага резать ватой…

Во время его слащавой и безупречно гладкой речи учитель Червяков, назначенный комиссаром просвещения, нетерпеливо ерзал на стуле, хмурил брови, недоумевающе поглядывал на председателя и, наконец, не выдержав, перебил оратора:

– По-вашему, товарищ Яковлев, скотопромышленник Овчинников придет сам в Совдеп и скажет, что у него из десяти тысяч десятин пахотных и сенокосных угодий девять тысяч девятьсот оказались лишними. Берите, мол, их, товарищи совдеповцы. Так, что ли?

Лицо Яковлева слегка потемнело.

– Вы искажаете мои слова. Я говорил совсем не так, как вы пытаетесь передать. Я подчеркивал и еще раз подчеркиваю, что вскрывать рану преждевременно не следует.

– Следует!.. Рана эта раскрылась давно и сама, сама раскрылась эта социальная язва и гноится только благодаря словам и делам таких нерешительных, как вы, товарищ Яковлев, и вам подобных р-рев-во-люционеров!

– Это, товарищ Червяков, – холодно возразил Яковлев, – с вашей стороны явное недопонимание сущности вопроса, схоластика, демагогическое рассуждение. Классовая борьба – это трудная и сложная борьба…

– Пролетариат сам возьмет власть в свои руки. А капиталисты и помещики никогда не скажут: «Нате, мол, возьмите, пожалуйста, бразды правления…»

Перепалка грозила перейти в ссору, которая затянулась бы надолго и отвлекла заседание от существа разбираемого вопроса. Споривших вовремя остановил председатель Совдепа Дмитриев. Он подчеркнул смелость и принципиальность суждений Червякова и дал понять Яковлеву, что тот неправ. Но Яковлев и на сегодняшнем заседании начал выступать с отрицания. А заседание было экстренное. Председатель Оренбургского Совдепа Самуил Цвилинг ночью вызвал к прямому проводу Дмитриева и сообщил ему, что Оренбургский Совет рабочих и крестьянских депутатов предъявил ультимативное требование Уральскому казачьему войску – в течение суток подчиниться местному Совдепу. Дмитриев доложил об этом членам Совдепа, и сейчас шло оживленное обсуждение, как и что нужно предпринять, чтобы заставить казаков выполнить это требование.

Особенно радостно встретил сообщение Дмитриева Червяков.

– Послать к наказному атаману парламентера и ускорить ответ! – возбужденно предложил он.

– Его надо заставить поскорее убраться отсюда подобру-поздорову. Пусть навьючивает свой атаманский скарб и уходит. Это лучшее, что можно сделать, – сказал Абдрахман Айтиев, исподлобья поглядывая на сидящего напротив Яковлева.

В плохо натопленной комнате холодно и просторно. В ней нет ни роскошных стульев, ни диванов – простые скамейки и дубовый стол, вокруг которого и сидят члены Совдепа. Их всегда шестеро. Они – в верхней одежде, в шапках, словно зашли сюда на несколько минут, чтобы переброситься словом, и сейчас снова пойдут куда-то по важным и неотложным делам. Только Яковлев выделяется среди всех. На нем дорогое драповое пальто, на голове черная шляпа, а на ногах дорогие ботинки. Осмотрительный и осторожный, Яковлев с привычным спокойствием адвоката выслушал Дмитриева, подождал, пока отбушевала волна возгласов и реплик, и взял слово.

– Нажим, – начал он осторожно, – оказанный Оренбургским Советом на правительство войска, и требования, предъявленные ему, – это всего лишь политический маневр, от которого нам ничуть не легче. В действительности же мы не получаем из Оренбурга ни вооружения, ни реальной помощи в людях. А сила противника? Обученные казачьи полки, готовые в любую минуту ринуться в бой и изрубить в куски всякого, кто попытается преградить им дорогу. Казаки, а это все мы знаем, народ отчаянный и безжалостный. Одно слово – го-лово-резы!.. Теперь позвольте мне задать вам такой вопрос: а чем располагаем мы? Какими силами? Добрыми желаниями и благими намерениями – и все, насколько мне известно. При таких обстоятельствах бороться с казаками, бороться всерьез – это нереально и смешно.