Яичко Гитлера - [2]

Молодой человек вздрогнул, вышел из ступора, ответил дворнику презрительным холодом синих глаз и отступил в сторону, давая ему дорогу, но дворник, словно не замечая, по-прежнему присутствовавшего здесь хлюпика, размашистым движением окатил того густым клубом пыли. Парень тихо выругался, сжал руки в кулаки, но связываться со здоровяком не стал. Отряхнувшись, он обернулся на удаляющегося под равномерные взмахи метлы дворника и бросил ему вслед обиженным голосом особенно звонко прозвучавшего в утренней тишине:

— Я — Адольф!

С таким же успехом на дворника действовали трели жаворонков, стригущих бледное утреннее небо, и он, не обращая на худосочного парня абсолютно никакого внимания, продолжал добросовестно выполнять свою работу.

Адольф сел на скамейку и едва не заплакал, он вдруг на секунду почувствовал себя насекомым в этом огромном мире, до которого никому нет дела и которого, при случае, могут походя прихлопнуть какой-нибудь мухобойкой.

Вчера он уже был в музее и провел большую часть дня в художественной галерее, которая изначально несколько веков назад была построена императором Максимилианом II, как обычная конюшня. Там Адольф прилежно изучал шедевры мировой живописи, присматриваясь к манерам письма великих художников ушедшей и нынешних эпох и делая для себя заметки. Нет, не в записной книжке — просто в уме, поскольку сызмальства обладал феноменальной памятью. Ведь Адольф позиционировал себя, как академического художника, хотя он и не имел специального художественного образования.

В свое время в 1907 году, проведением Фатума, готовившего его на совершенно иную роль в жизни, парень провалился при поступлении в Венскую академию художеств. Пойдя успешно первый тур, он не прошел второй по чистому недоразумению: его «срезали» с формулировкой «мало изображений головы»! А все дело было в том, что среди его работ, привезенных с собой из Линца, где он жил, не было портретов — сплошь пейзажи и натюрморты, а второй этап экзаменов в академии заключался именно в оценке портретной живописи. И, в итоге, оценивать было нечего, возвращаться же за ними в родной город было поздно — приемная комиссия его ждать не собиралась.

Тем не менее, Адольф не бросил кисти и палитру и продолжал творить и не без успеха, его картины хорошо раскупались, и вскоре ему оказалось без надобности продавать их самому — это стал делать за него нанятый им агент. Сам же Адольф целиком посвятил себя творчеству и самообразованию. С этой целью вчера он и оказался во дворце Хоффбург — ведь он мечтал стать не просто художником, а Великим Художником. И вот неожиданно его умонастроения и взгляды на свое будущее в корне изменились…

Это произошло вчера, когда взволнованный впечатлениями, почерпанных от полотен величайших художников, и полный новых творческих идей, он покидал дворцовый комплекс, следуя на выход через многочисленные коридоры и галереи. Случайно он оказался в зале сокровищ Габсбургов. Проходя мимо вереницы витражей и скользя по ним беглым взглядом, Адольф немного задерживался лишь у таких значимых сакральных знаков Священной Римской Империи, как корона Карла Великого, его меч, императорская мантия, глобус крестоносцев.

Но вот его внимание привлек к себе особо ничем не примечательный экспонат, заставивший молодого человека остановиться тут и более уже никуда не ступать, словно приковав к себе его невидимой цепью. Непонятно по какой причине сердце юноши учащенно забилось, а ладони покрылись горячим потом. Перед его взором предстал почерневший от времени железный наконечник. Он покоился на ложе из красного бархата, а длинное и тонкое острие поддерживали металлические подпорки.

Из пояснительной таблички Адольф узнал, что эта простая с виду железка имела свое имя и называлась Копьем Судьбы. В той же табличке было напечатано старинное предание, согласно которому римский центурион Гай Кассий, из жалости, нанес этим Копьем «удар милосердия» Иисусу Христу в подреберье, дабы прервать его муки живого распятия.

Адольф не сразу осознал как до него, словно мысли из глубин собственного сознания, доносятся слова гида, который приблизился сюда с группой школяров совершенно для него незаметно, ввиду его душевного состояния. Седой старичок-экскурсовод в золоченом пенсне на заостренном, словно птичий клюв, носу, совершенно безо всяких эмоций, заученными годами словами, рассказывал юным шалопаям, окружавших его с разинутыми от любопытства ртами, историю покоящегося под стеклом старого наконечника:

— Так вот, мои юные друзья, отправив на тот свет Иисуса Христа, Гай Кассий уверовал в него как в Сына Божьего и стал христианином, а впоследствии был канонизирован как святой под именем Лонгин. Само же Копье, тотчас же после «удара милосердия», обрело свой священный статус, и ныне является одной из важнейших реликвий христианского мира.

— А Габсбурги тоже владели копьем? — спросил один из гимназистов — рыжий мальчуган, с бледным, усыпанным веснушками, лицом и золотушными ушами.

Экскурсовод, не ожидавший лишних вопросов, оживился, он вдохнул воздуха в узкую птичью грудь, расправил угловатые плечи и продолжил свою речь уже с видимым воодушевлением: