Ягодные места - [28]

Тиша решил отойти от общественной жизни, подался на лесосплав в Саяны, абы куда подальше, старался забыть про все, что случилось в Тетеревке, но выковырять чувство вины не мог. В одной из редко попадавших на лесосплав газет Тиша прочел дотоле неизвестное ему слово «перегиб» и подумал: какое это верное слово, но только ничего из того, что перегнуто, уже обратно не разогнешь. Однажды, перепрыгивая с бревна па бревно и распихивая багром образовавшийся на реке залом, Тиша оскользнулся, его сильно сдавило бревнами, покалечило. Много он сменил с той поры работ, но почему-то все больше по части заготовок, пока, наконец, не стал ягодным уполномоченным, в котором нельзя было узнать прежнего Тишу.

Жену Тихон Тихонович выбрал из торговой системы — удобную для семейного достатка. Детей у них не случилось, любви большой тоже не было. Тихон Тихонович изрядно грешивал во время заготовительных командировок, но почему-то все его избранницы тоже были из торговой системы и мало чем отличались от жены. Тихон Тихонович выпивал, хорохорился, но иногда вспоминал тот черемушник в Тетеревке как, может быть, самое лучшее в своей жизни, через что он сам и перешагнул.

Порой свербило: они ведь с Дашей еще неопытные были, не береглись, а вдруг потом появилось дитя? Но как сложилась судьба Залогиных, Тихон Тихонович так и не узнал. Мог бы, конечно, узнать, но боялся. Слова, сказанные в районном кабинете: «А ты сам не из кулацкой породы? Смотри, проверим», сломали его. А теперь узнавать было поздно.

Хотя никакой вины перед стариком Беломестных за Ксюту у Тихона Тихоновича не было, он побаивался разговора с ним, как будто предстояло держать ответ перед стариком Залогиным за Дашу. Грузовик с ягодным уполномоченным, с его перепутанными мыслями о прошлом, с «ессенцией», обнятой его милицейскими галифе, с Ксютой и ее безотцовным ребенком, со старичком-грибничком, геологическим парнем и шофером Гришей двигался по направлению к Белой Заимке.

А места вокруг были красивые — одно слово, ягодные места.

5

Накатанный твердый проселок кончился после отвилки на Шелапутинки. Началась самая что ни на есть глубинная таежная дорога, где двум машинам и даже телегам не разъехаться, с темной стоячей водой в изуродованных тракторами увалистых колеях, с буреломом поперек. Тайга всасывала грузовик, как будто желая поглотить его навсегда в своем темном чреве. Ветви лиственниц и елей хлестали по головам не успевавших пригибаться пассажиров в кузове, лезли в шоферскую кабину, выпрастываясь с яростным шумом. То и дело колеса застревали в глине, со свистом пробуксовывали, разбрызгивая грязь. Приходилось останавливаться, бросать хворост под колеса, а то и подкладывать вагу. Бутыль с «ессенцией» так и прыгала в ногах ягодного уполномоченного при каждом плюханье грузовика в очередную лужу.

Геологический парень отложил Экзюпери, потому что читать было невозможно — буквы плясали перед глазами. Ксютин ребенок, как ни странно, не плакал, как будто он был рожден для подобных дорог.

Гришу замучил старичок-грибничок, то и дело колотивший своим сухоньким кулачком по крыше кабины, это означало, что на обочине он увидел какой-то необыкновенный гриб. Если Гриша останавливался, грибничок с ловкостью, неожиданной для его лет, переваливался за борт и вскоре снова появлялся в кузове, победно показывая какой-нибудь гриб-великан с пожелтевшими хвоинками на шляпке. Наконец Гриша заявил грибничку, что не может останавливаться из-за каждого гриба — и так дорога тяжелая, и грибничок, высматривающе прилипший к борту, только постанывал, когда мимо его носа проплывали чудеса природы.

— Какой гриб прет, какой гриб! — толкал грибничок острым локтем геологического парня. — Вот она, мать-природа, кака милосердна. Сколь у ей доброты! Люди ее так испоганили дымными делами, а она как будто не сердится. А вдруг да осерчат?! Ты издалека, видать?

— Из Ленинграда, дедушка, — ответил геологический парень.

— Не бывал, только на картинках видал, — сказал грибничок. — Слов нет, красота. А вить на костях красота эта стоит. Царь Петр, конечно, великий мужик был, а скольких поугробливал на тех болотах. А вот природа ишь как этот груздь построила и никого для этой красоты не убивала, — и грибник повертел в руках огромный груздь, пахнущий землей, любуясь его совершенством.

— Не согласен с вами, дедушка, — сказал геологический парень. — На чем вся природа стоит, если не на костях? Вся поверхность земного шара — это чьи-то кости. Кстати, несколько лет назад как раз в этих местах кости мамонта обнаружили. А не так давно наткнулись на груды человеческих костей. Думали, стоянка времен неолита. Оказалось, нет — строение черепов современное. На всех этих костях и растут твои грузди, дедушка.

Грибничок задумался:

— Правильно, однако, говоришь, а страшно. Этак все оправдать можно, ежели законы истории под закон природы подбивать. А с другой стороны, и не так страшно. Моя смерть уже рядом ходит, а глядишь, и я хоть каким-нибудь груздем взойду…

— Вы, дедушка, в бессмертие природы верите или в бога?

— В груздь я верю, — лукаво ответил грибничок. — С того света ишо никто не возвращался и не докладал, какой он, тот свет. Может, его и придумали для того, чобы у человека был страх наказания за его дела на этом свете. Может, этого наказания вообще нету, но вить и сам страх — это наказание при жизни. А как в космос слетали, Луну и прочие планеты зафотографировали, вроде нигде того света не нашли, вот и страху стало меньше. А страху меньше — греха больше.