Ягодное лето - [42]

Через час она сидела в маленьком кафе напротив комиссара Гленбоша и слушала архиинтересное повествование.

– Знаете, почему я помню это дело? – спросил он.

Малина не знала, но в ближайшее время намеревалась об этом услышать.

– В моей жизни не часто случалось такое, чтобы уже прилично за полночь вваливался ко мне в комиссариат окровавленный ребенок…

– Окровавленный? – она заинтересовалась и открыла блокнот. – Петр?

– Нет! Это был младший Добровольский, Павел. А вот кровь была его брата.

– Интересно… – она записала в блокнот: «кровь брата». – То есть Павел Добровольский ввалился в комиссариат после полуночи, весь, с ног до головы, в крови брата и?..

Она подняла глаза.

– И вырубился, – закончил комиссар.

– В смысле вырубился?

– В прямом смысле. Потерял сознание.

– Я так понимаю, вы вызвали «Скорую». И как долго он находился без сознания?

– Долго.

– Долго – это сколько?

Пожилой мужчина потер лоб.

– Почти два года. Без пары дней.

Малина опешила – такого она совершенно не ожидала.

– Два года мальчик находился без сознания?! Я правильно поняла?

– Вы очень правильно все поняли, – отозвался комиссар довольно грубо. – Он упал, прошептал: «Спасите моего брата!», вырубился и впал в кому. Я, конечно, сразу вызвал «Скорую» и в комиссариат, и к ним домой. Но, к сожалению, Петр Добровольский уже был мертв – уже около двух часов. Самоубийство.

– Самоубийство?! Но я думала, что там было убийство! – Малина не знала, радоваться ей или огорчаться этому неожиданному повороту. С убийствами работать было всегда гораздо труднее, но гораздо интереснее.

– Стопроцентное самоубийство, с мотивом и предсмертной запиской. Парень, отвергнутый девушкой, вскрыл себе вены и истек кровью в ванне. Обнаружил его двенадцатилетний Павел. А мать вернулась домой, когда в квартире уже работала наша бригада.

– Любящая и заботливая матушка, ничего не скажешь… – заметила Малина.

– Любить она любила. Но только старшего. А над младшим издевалась всегда – и физически, и морально.

Малина приподняла брови.

– А куда же смотрела полиция?

Комиссар цинично улыбнулся.

– А куда смотрели соседи, учителя, друзья и родственники? Молчали. Как всегда. Только после этой трагедии и начали говорить. Младший вечно был голодный, ходил в каком-то тряпье, имел проблемы в школе, потому что одноклассники дразнили его из-за брата-психопата. Несчастный, запуганный, забитый ребенок… А вот старший сын Добровольской был совсем другой.

Пани адвокат с интересом навострила ушки.

– Насколько пани Жозефина была равнодушна к Павлу и даже не любила его – настолько же она обожала Петра. И это несмотря на то, что ее старший сын представлял собой очень большую проблему. Скорее всего, он страдал шизофренией, но мать так и не дала согласия на обследование и лечение сына. Она всегда уверяла, что он совершенно здоров, а учителя к нему придираются. Ее без конца вызывали в школу – и всегда из-за Петра. Ей пришлось нелегко… А после того, что случилось, она просто возненавидела младшего сына всей душой.

Малина вопросительно взглянула на него, он продолжал:

– В обязанности Павла входило обеспечивать безопасность Петра, следить за ним. В тот злосчастный вечер мальчик бегал где-то с приятелями, зная, что мать вернется от своего любовника поздно. И… вот. Это был тот самый один-единственный раз, когда ему стоило остаться с братом дома.

Малина задумалась, глядя в свои записи.

– Ну, до этого момента мне все предельно ясно. Но почему тогда парня объявили недееспособным и лишили прав? Он нашел мертвого брата, это серьезный шок для ребенка, тем более если он чувствует себя виноватым в этом и его обвиняют другие. И то, что он попал в больницу, меня тоже не удивляет – видимо, страх перед матерью был так силен, что он впал в каталепсию, и это неудивительно – бывает, люди от страха теряют рассудок. Два года он пролежал под капельницами без сознания, а после того как пришел в себя – вместо того, чтобы стать объектом работы психологов, вдруг попадает под надзор полиции и его опекуном становится не кто иной, как его мать. И на всю оставшуюся жизнь его лишают прав и объявляют недееспособным. Я этого не понимаю, пан комиссар. С какой такой стати?

Полицейский выслушал ее тираду с невозмутимым выражением лица.

– Мы сделали все, что от нас требовалось. Дело было закрыто. На Павла у нас ничего не было. И все остальное – это уже дело рук… – он замолчал.

– И чьих же это рук дело?

Вопрос повис в воздухе.

– Павлу Добровольскому сейчас тридцать лет, – начала Малина медленно. – Он не может даже пописать без разрешения мамочки. А ведь он нормальный, здоровый человек. Не так давно он спас свою коллегу. Натурально – спас ей жизнь, рискуя своей.

В глазах комиссара блеснул интерес.

– Восемнадцать лет этот парень расплачивается за то, в чем не виноват. Неужели он и дальше должен нести это наказание? – закончила Малина.

– Это вам лучше у суда спросить, – предложил он.

– Пан Владислав, – она неожиданно сменила тон на нежный, почти интимный, – я ни в коем случае не обвиняю ни в чем вас и вашу команду. Вы свое дело сделали профессионально и чисто. Но я хочу знать, кто был заинтересован в том, чтобы закрыть Павлу рот. Причем в прямом смысле – парень ведь все эти годы молчал как рыба, слова не произнес.