Ядвига и Тамариск - [6]

— Христофор боится выводить её на люди, — объяснил ему Роберт.

— Это понятно, но я не о том, — сказал Георгий. — Ты ведь помнишь, в «Прибое» работает Галя. Она бы стала переживать.

— Прекрасно, что ты об этом думаешь, — сказал Роберт.

Очередь у окошка пришлось занять снова.

Когда она наконец подошла, Роберт обнаружил, что оставил паспорт дома.

— Невезенье, — сказал он.

— Да, обидно.

— Ничего, завтра зайдём.

* * *

— Можно? — раздался голос Георгия.

— Прошу, пожалуйста, — отозвался Роберт.

— Я думал, ты уже встал, — сказал Георгий, входя.

— Как раз собираюсь, — сказал Роберт.

— Ты работал, я тебе помешал.

— Ничего, всё равно пора подниматься.

— Я подумал, что ты собирался на почту, — сказал Георгий.

— Да. Может быть, пришёл перевод.

— Ты ведь ждал и письма?

— И письмо должно быть.

Роберт подошёл к рукомойнику, ополоснулся и начал бриться.

— Нас сегодня вечером ждёт Арсений, — сказал Георгий задумчиво.

— Да, сегодня вечером он нас ждёт, — кивнул Роберт, вытягивая перед зеркалом шею, чтобы удобнее было пройтись бритвой.

— Но я не убеждён, что туда следует идти, — сказал Георгий.

— Семь раз надо отмерить, — сказал Роберт веско.

— Дело даже не в Христофоре, — объяснил Георгий, — хотя я в нём и не чувствую искренности.

— А в ком же дело?

— Ты понимаешь, я как-то опасаюсь Арсения. Чтобы он не выбил меня из колеи.

— Ну поскольку я с тобой, тебе нечего опасаться.

— Не будь тебя, я бы сразу сказал ему, что занят, — сказал Георгий.

Роберт продул бритву и надел свежую сорочку.

— Очень надеюсь, что перевод пришёл.

— Да, это было бы очень кстати.

— Тем более, если мы к ним пойдём, неудобно являться с пустыми руками.

— Естественно, — согласился Георгий. — Как работалось?

— Боюсь сглазить, — сказал Роберт, — но, как будто мелькнула одна идея.

Георгий радостно пожал ему руку.

— Я уже чувствовал, что ты на пути.

— Нет, нет, об этом говорить ещё рано. — Роберт проявлял осторожность. — Это ещё только намёк.

* * *

Они вошли в здание почты.

Перевод Роберту был, а письма не оказалось.

— Вот видишь, — сказал Роберт, — письма нет.

— А перевод от кого?

— Перевод от матери.

— Почему же Нонна не написала? — поинтересовался Георгий.

— Да уж верно, на что-нибудь дуется, — пробурчал Роберт.

Георгию захотелось его утешить.

— Ничего, — сказал он. — Письмо придёт. На этом этапе перевод важнее.

Приятели вышли на набережную и зажмурились. Облака, застилавшие небо, разошлись, солнце золотило крыши и стены. И море точно щурилось под прикосновением света, тёмно-зелёные складки мягко обозначались на его поверхности. Из винного подвальчика доносились шумные, перебивающие друг друга голоса, а из магазина грампластинок неслась мелодия.

— А где-то дождь и слякоть, — сказал Георгий восторженно.

— Где-то даже снег, — сказал Роберт. — И, может быть, даже собачий холод. Не умеют люди ценить солнце.

— И вообще даров природы, — обобщил Георгий.

— Люди любят дёргать друг друга, им не хватает теплоты.

— И доброжелательности, — добавил Георгий.

— Особенно это относится к женщинам, — сказал Роберт. — Ну что ей стоило черкнуть несколько слов? Я ж не прошу написать диссертацию.

— Ты очень переживаешь, — покачал головой Георгий. — Я просто в тебе узнаю себя. Если я привяжусь, я мучаюсь.

— Я живу с открытой душой и не признаю этих штучек, — пояснил Роберт, — у неё много достоинств, но характер нелёгкий. Когда бы ты ни вырвался к ней, она тебе непременно скажет: «Я не хочу сидеть в четырёх стенах». Слушай, Георгий, мне не семнадцать, чтоб ходить по улицам. Мы взрослые люди.

— Может, ей хочется и ресторан? — спросил Георгий.

— В ресторане я могу посидеть с Манаджаровым. Неужели она не в силах понять, что, если уж я к ней прихожу, прерывая творческую работу, бросаю друзей, дела, обязанности, то, значит, мною владеет потребность домашнего уюта, пристанища, чего-то истинного, изолированного. Хочется другой атмосферы.

— А ты объясни ей, как ты занят.

— Десять тысяч раз объяснял.

— Она должна бы ценить твоё отношение.

— Каждый нормальный мужчина так скажет, — у Роберта был огорчённый вид, — но для женщин не существует логики.

— Трудно с ними, — сказал Георгий.

— Вдруг она захотела ребёнка, — Роберт пожал плечами, — говорит, это — право женщины. Я полгода ей объяснял: так нельзя, должно быть чувство какой-то ответственности. Материнство — это серьёзная вещь. Куда там! Она меня даже не слышит.

— Они думают, главное — это родить, — сказал Георгий. — Родить — пустяк. Воспитать — вот в чём сложность.

— Примерно это я ей говорил. Будет ребёнок. С течением времени. Но на неё резоны не действуют. Она чувствует, что у меня мягкий характер. Систематически осуществляет прессинг. Хорошо, говорю ей, нет проблем. Готов пойти тебе навстречу.

— Ты уступил ей?

— Я ей уступил. И что же я выиграл? Мир и дружбу? Одни только слёзы, горькие вздохи и красноречивое молчание. Я просто не мог полноценно работать. И я ей искренне заявил: «Нонна, я переоценил свои силы. Ты не созрела для материнства». И я, знаешь, тоже извёлся вконец. У меня горит Дворец пионеров. Поэтому я уезжаю трудиться, а ты сделай необходимые выводы.

— Ты думаешь, она сделает выводы?

— Я не сомневаюсь, что сделает. Она порядочный человек и понимает, что в этом вопросе моё согласие необходимо.