Яд в крови - [148]

— Нет. — Маша забралась с ногами на диван и вздохнула. — Сегодня уже не жду.

— Это хорошо. Потому что нам с тобой нужно серьезно поговорить. И лучше без свидетелей. — Анджей налил полную рюмку водки и с удовольствием выпил. — Может, и ты хочешь? Не стесняйся — в такую сырость от водки одна польза для голосовых связок. — Он налил полрюмки и протянул Маше. — Пей. Раз, два, три. — Она послушно выпила и брезгливо поморщилась. Анджей захлопал в ладоши. — Браво! Может, повторим?

— Нет. Папа, мне… очень плохо, — тихо сказала она, глядя в одну точку перед собой.

— Потому я и здесь. Он в Париже?

— Откуда ты знаешь? — удивилась Маша.

— Девочка моя, я когда-то был журналистом. — Анджей усмехнулся и выпил еще рюмку водки. — Правда, я специализировался на политике, и переквалифицироваться в хроникеры светской жизни меня вынудили, скажем так, обстоятельства. Я уже двое суток торчу в этом гнилом городишке и успел кое с кем поболтать за чашкой кофе или бокалом шампанского.

— Но ведь мы… я живу в Ницце инкогнито, — сказала Маша.

— Да, да, конечно же, инкогнито. — Анджей лукаво ей подмигнул. — Синьора Грамито-Риччи исчезла на два с лишним месяца из поля зрения алчущих покопаться в ее грязном белье журналистов, тем самым возбудив в них жгучий интерес. Твой дружок, появляясь время от времени то в одной, то в другой европейской столице, уклоняется от встреч с прессой, но корреспонденту «Нью-Йорк таймс» он все-таки изволил сказать, что ты уехала отдыхать не то в Австралию, не то в Новую Зеландию. Этому поверил даже старик Конуэй. Либо сделал вид, что поверил. — Анджей взял Машину руку и, поднеся к своим губам, прошептал: — Твоему Берни удалось сделать из тебя ручную канарейку и засадить в позолоченную клетку. Надеюсь, ты ему не поешь?

— Нет. — Она решительно тряхнула головой. — Я больше никогда не буду петь.

— В таком случае, что ты собираешься делать, если не секрет?

— Пока не знаю. Возможно, вернусь домой.

Она взяла со столика пачку с сигаретами и закурила.

— А я думал, ты настоящая Ковальская. Был уверен в этом на сто один процент.

— Я устала, — сказала Маша, быстро загасив в пепельнице почти нетронутую сигарету. — Я хочу жить, а не бороться. Всю жизнь я только и делала, что боролась.

— Ты так чудесно играла. Я стоял под окном и слушал, пока не полил этот проклятый дождь. — Анджей подошел к роялю и взял нестройный аккорд. — Когда-то я мечтал стать пианистом. Помешала война. Но я сам виноват — настоящий артист должен шарахаться от политики как от заразы и не пускать никого и ничего в уютный мирок собственной души. В России тебе не будет жизни — у них на первом месте всегда была и будет политика. Лучше возвращайся к своему Франческо.

— Это невозможно.

— Тогда мы с тобой поедем в Нью-Йорк. — Анджей присел на стул и сыграл несколько тактов «Янки-дудл»[24]. — Дочь Эндрю Смита, восходящая звезда оперной сцены, очаровательная Мария Джустина Грамито-Риччи, бросив неотложные дела и безутешных поклонников, кинулась на помощь умирающему от лихорадки отцу и провела два с лишним месяца на одном из полудиких островов Карибского бассейна, дежуря день и ночь возле его постели. И вот они наконец вернулись оттуда. Анджей взял громкий мажорный аккорд. Мистер Эндрю Смит привез новый роман, повествующий о злоключениях похищенного контрабандистами миллионера и его жизни на острове в окружении дикой природы и не менее диких людей. Его дочь, полная впечатлений от пережитого, необычайно похорошевшая и окрепшая телом и душой Мария, жаждет спеть… Что ты хочешь спеть, моя прелесть? — обратился он к Маше.

— Леонору из «Силы судьбы» Верди. Да, я очень хотела бы спеть Леонору. Эта партия у меня давно готова. А потом… Нет, Изольду мне пока не осилить. Но партию Леоноры я бы спела хоть сейчас.

Маша встала и подошла к роялю. Анджей молча уступил ей стул и встал за ее спиной. Поначалу голос ее не слушался, но потом зазвучал мощно и страстно…

— Я соберусь за несколько минут, — сказала она, вскочив со стула. — Мишель, принесите мой чемодан в спальню. Мсье… Конуэю вы скажете, что я улетела…

— В Москву, — подсказал Анджей. — Есть такой город на границе Европы с Азией, где живут очень красивые и романтичные женщины. Но мужчины там никудышные, а потому эти женщины… — Он вдруг расхохотался — молодая француженка смотрела на него такими серьезными глазами. — Мишель, вы очень молоды и наверняка неопытны в любовных делах. Хотя, говорят, француженки рождаются искусными соблазнительницами. Так вот, Мишель, мой вам совет: будьте романтичны. И немножко авантюризма вам тоже никогда не повредит. — Он наклонил голову и громко прошептал ей на ухо: — Как вы поняли, я вовсе не отец мадам — не правда ли, я для этого слишком молод? Но мсье об этом ни слова, ладно? Это наш с вами маленький секрет. Мсье не должен был оставлять мадам надолго одну, верно?

Он поднял с пола парик и бороду, подошел к зеркалу и, приблизив к нему лицо, показал себе язык. Потом довольно потер руки и старательно приладил бороду. Парик долго вертел в руках и наконец надел задом наперед.

— Она осталась у меня одна, — сказал он своему отражению в зеркале. — А когда-то их было три. Этого парня она уже разлюбила. Или почти разлюбила. Так или иначе, все Ковальские всегда любили больше всех себя. Кроме Юстины. Но она Ковальская не по крови.