Яд или лекарство? Как растения, порошки и таблетки повлияли на историю медицины - [84]
Мильштейн глубоко изучал этот и многие другие вопросы, работая с иммунной системой на уровне отдельных молекул, пытаясь понять, как белые кровяные тельца могут вырабатывать столько разных антител к разным веществам. В вашем организме миллиарды лейкоцитов, вырабатывающих антитела (они называются В-клетки), и, включаясь, каждый из них может производить миллионы молекул антител в минуту.
Антитела – это белки, большие и сложные молекулы, гораздо более крупные, чем большинство лекарств (старые лекарства, те, которые большинство химиков создавали до 1975 года, теперь называются «мелкомолекулярными препаратами»). Молекулы антител имеют форму буквы «Y», а концы двух рукавов в верхней части – это места, которыми антитело цепляется за захватчика. Эти липкие концы точно подогнаны к какому-то участку вторгшегося вещества, как при крепком рукопожатии. Чтобы они приклеились, посадка должна быть очень точной. Разница в несколько атомов может разрушить связь. Однако как только связь установлена, она приводит в действие другие части иммунной системы, и – бинго! – захватчик уничтожен.
В лаборатории Мильштейна пытались понять, как организм вырабатывает антитела с такой точностью, и команда ученого искала способы выращивания В-клеток вне организма для более тщательного изучения. Это привело их к антителообразующим клеткам, раковым – клеткам миеломы, потому что в то время как нормальные белые кровяные клетки перестают размножаться и отмирают через некоторое время после выхода из организма, раковые клетки могут продолжать расти вечно. Они не знают, когда остановиться, – это и делает их раковыми. Это также делает их отличным материалом для лабораторных исследований, потому что если вы будете осторожны, то сможете вечно выращивать их в сосудах, наполненных питательными веществами.
На одной из научных встреч в 1973 году к общительному Мильштейну подошел молодой немецкий ученый, только что получивший докторскую степень и заинтересованный в работе в лаборатории Мильштейна. Его звали Жорж Кёлер. Ученый постарше и молодой постдок поладили. Их разговор перерос в приглашение для Кёлера посетить лабораторию Мильштейна в Кембридже, и это переросло в дружбу.
Они казались необычными приятелями. Дело было не только в разнице в возрасте – Кёлер был на 20 лет моложе Мильштейна, – но и в разнице в стиле. Мильштейн вышел прямиком из 1950-х годов – коротко стриженный, аккуратно одетый, маленький, – он доходил Кёлеру до плеча, – в то время как немец был хиппи в стиле 1970-х, с густой бородой и в джинсах. Мильштейн работал долгие часы, и такие постдоки, как Кёлер, должны были делать то же самое, работая по выходным, по ночам, делая все, что потребуется, чтобы произвести впечатление на своих лабораторных боссов и начать создавать свою репутацию. Кёлер, напротив, по словам коллеги, склонялся к «расслабленности», часто брал отгулы в лаборатории, чтобы отдохнуть, научиться играть на пианино и отправиться в четырехнедельный отпуск с детьми в микроавтобусе Volkswagen.
Мильштейна это устраивало. Он считал, что для настоящего творчества, как в науке, так и в других областях, необходимо время для размышлений. Некоторые из лучших идей приходят во время отпуска. Кроме того, он и молодой немец теперь проводили время с семьями друг друга, ходили в гости. Они были странной парочкой, да, но они подходили друг другу, были увлечены своими общими исследованиями, с удовольствием подбрасывали идеи один другому. Они были друзьями.
Он научился соединять две разные клетки миеломы вместе, объединяя их ДНК, чтобы изучить связи между генами и антителами. Клетки миеломы были прекрасны в некоторых отношениях: они росли вечно и производили большое количество антител. Но они были ужасно неполноценны в остальном. Одним из главных недостатков было то, что нельзя было узнать, какие именно антитела они вырабатывали, на что именно эти антитела были нацелены. Это может быть любое из миллиарда веществ. Эти раковые клетки были извлечены из мышей или крыс, потому что они вырабатывали антитела, но это могли быть антитела к чему угодно. С ними можно было бы сделать гораздо больше, если бы исследователи смогли подобрать антитела к клеткам миеломы и их конкретным мишеням. Кёлер пытался найти способ выполнить эту задачу, но безуспешно.
Затем где-то около Рождества 1974 года ему и Мильштейну пришла в голову блестящая идея. Вместо того чтобы соединять две клетки миеломы вместе, как насчет того, чтобы попытаться соединить долгоживущую клетку миеломы с нормальной, нераковой белой кровяной клеткой мыши? Если бы удалось заставить такой гибрид жить вечно, как миелому, и если бы он вырабатывал специфическое антитело из нормальной мышиной клетки (а шансы на это можно было бы повысить, заранее простимулировав у мыши выработку большого количества лейкоцитов к определенной мишени), то получилось бы то, что они искали: колбы раковых клеток, вырабатывающих точно подобранные антитела к одной и той же известной мишени.
