Яд для Наполеона - [20]

Гром прогрохотал где-то уже совсем близко. Хозяйка встала с дивана.

— Ты даже умолять меня не имеешь права, подкидыш. Я приютила тебя, когда ты никому не был нужен. Дала тебе кров, пропитание, работу. Ты когда-нибудь соблаговолил сказать мне за это спасибо? — пытаясь успокоить дыхание, она на миг замолчала, сделала затяжку, нахмурилась. — Таких, как ты, много. Вы берете то, что вам дают, как будто это всегда было вашим. Но твоего-то ничего нет, слышишь меня? Чтобы иметь что-то, это что-то надо отнять у ближнего, украсть. Мы приобретаем то, что теряет кто-то другой. Даже любовь. Мы все любим друг против друга. Жизнь — я знаю, что говорю — еще большая сука, чем самая продажная из нас.

— Я только прошу справедливости для Пьера.

— Справедливости? Эта химера — удел живых, а не призраков. А твое существование, дорогуша, — всего лишь видимость, иллюзия, трюк ярмарочного фокусника. Разве кто-нибудь вспомнит о тебе, когда ты околеешь? Отвечай! Каким именем смогут назвать тебя друзья, если, конечно, таковые появятся? Каким именем назовут, проклиная, враги? А если предположить, что у тебя родятся дети, кого они назовут отцом? От кого унаследуют имя? И какое?

Юноша сжал кулаки.

— Я знаю, кто я. И знаю, кто вы — подлая потаскуха!

— Превосходно. Так ты знаешь свое имя?

— Лучше не знать своего имени и не ведать, какая в тебе кровь, — юноша скользнул взглядом по шраму у себя на запястье, — тогда, по крайней мере, еще остается надежда. — Он сделал шаг в ее сторону. — А вы… вы знаете, кто вы и откуда. Но что это дает? Имя, которым вы кичитесь, — позорное клеймо, свидетельство вырождения.

До сих пор она слушала его с гримасой презрения, теперь же широко раскрыла глаза, изобразив изумление, а потом разразилась безудержным, сотрясающим все тело смехом. Насмеявшись до слез, приблизилась к туалетному столику, положила на него трубку и внимательно изучила свое отражение. А затем, словно приняв какое-то решение, повернулась к нему и двинулась навстречу, раскинув руки. Делая вид, что с трудом сдерживает смех, нарочито медленно произнесла:

— Всему есть предел, дорогой племянничек. Не следует быть таким непреклонным, когда речь идет о твоей собственной крови.

Это прозвучало столь неожиданно, что юноше показалось, будто его бросили в глубокий омут. Пытаясь нащупать твердое дно, он необъяснимым образом, но совершенно явственно понял: это конец и одновременно начало. Понял главное — ненавистный голос не лжет.

— Вы говорите неправду!

Хозяйка раздвинула портьеры, открыла ставни и распахнула окно.

— Проветрим, а то душно стало! — Она поправила волосы, пряча шрам на щеке. — Твой дед был чудовищный эгоист. А ты — незаконнорожденный сын его законной дочери. О, Юпитер, сколько же лжи вмещают в себя сердца праведников! Он явился сюда с корзиной, в которой лежал ребенок, — продолжала она, глядя на него в упор. — Этим ребенком, которого даже не окрестили, был ты. Твой дед редко у меня бывал. Придя в тот раз, он упрашивал, чтобы я взяла тебя к себе, оставил мне целое состояние. Я была тогда молода, а следовало бы без разговоров выставить его за порог. Да будь он проклят, а заодно с ним — все католики! Эти ханжи растят детей в любви и заботе, но только не незаконнорожденных. — Дождь яростно хлестал по булыжной мостовой. — И нас с матерью он тоже бросил. Изредка, пока она не умерла, передавал кое-какие деньги. — Она оставила трубку на комоде. — До того как исчезнуть на много лет, он случайно спас мне жизнь. Улицы Парижа всегда полны опасностей. — Она указала на свой шрам.

— Кто мой дед? Кто моя мать? Назовите их имена! — взволнованно воскликнул юноша.

— У старика была небольшая собственность в провинции. Ему принадлежали земельные угодья, недвижимость. Его ценил священник, местная знать относилась с почтением. Он был обеспеченным и уважаемым человеком. Но грянула Революция, и все пошло прахом.

— А моя мать?

— Женился он в солидном возрасте, — продолжала мадам Бастид, не обращая внимания на его вопросы. — Говорят, на красавице. Кровь с молоком, из тех, что как будто созданы рожать детей. Вскоре после женитьбы она родила ему девочку, твою мать, потом — мальчика. И умерла. Ее смерть подкосила его. Он быстро состарился, и единственное, ради чего продолжать жить, была его дочь. Он не мог без нее ни минуты. Не отпускал от себя ни на шаг, изводил своей деспотичной любовью. Когда она собралась замуж, да еще за человека, который хотел увезти ее из родных краев, он был готов растерзать родное дитя, чтобы этого не допустить. Но твоя мать уже была беременна.

— Где это случилось, как называется это место? И как зовут мою мать?

— Вернемся к твоему деду… Старик умер вечером того самого дня, когда оставил тебя на мое попечение. С ним произошел несчастный случай. Рука провидения. Экипаж, в котором он возвращался из Парижа, сорвался с моста. Что касается твоей матери… По слухам, через несколько дней одна сердобольная душа отвезла ее в Сальпетриер. Что, кроме чувства сострадания, могло руководить родственниками, поместившими лишившуюся разума женщину в лечебницу для душевнобольных?..

— В Сальпетриер?! — с ужасом воскликнул юноша. — Откуда вы знаете? Она до сих пор там? И о каких родственниках вы говорите?