Яд для Наполеона - [19]

— Но я вижу довольно хорошо, клянусь вам…

— Ты мне больше не нужен. А что касается работы, то мальчишка прекрасно справляется и без тебя.

— Действительно, мальчик просто золотой, но если позволите… — Это уже был голос Камиллы.

— Позволить! Я только и слышу: позвольте то, позвольте это! Вы мне обрыдли со своими просьбами! — вопила хозяйка.

— Но госпожа, этот дом мне как родной. Куда я пойду? — не оставлял надежды Пьер. — Умоляю вас, позвольте мне остаться, и я больше никогда ни о чем не попрошу.

Юноша с такой силой схватился за ручку затвора, что пальцы побелели.

— Черт с тобой… — согласилась хозяйка. — Камилла, Аннетта, давайте-ка, тащите все свои кастрюли, плошки и горшки. Покончим с этим одним махом. — За дверью послышалась суета, грохот кухонной утвари. Юноша, казалось, отчетливо видел Пьера, вжавшегося в стену, трепещущего от ужаса перед каким-то новым испытанием, и содрогнулся. — Ты говоришь, что хорошо видишь? Так пройди же до той двери, не коснувшись и не разбив ни одной посудины, — распорядилась хозяйка.

За дверью повисла недобрая тишина.

Как юноша ни напрягал слух, ему не удавалось расслышать шагов Пьера, а ведь расстояние от одной двери до другой было значительным.

Юноша затаил дыхание. Он вдруг почувствовал себя трусом. Неужели ему недостанет мужества распахнуть дверь, ворваться и положить конец издевательству? Но тут раздался шум и негромкий крик, за дверью явно что-то разбилось. Юноша рывком отворил ее и увидел старика, лежавшего ничком на груде черепков.

— Вот стерва! — цедил сквозь зубы Пьер. — Грязная, продажная шлюха!

Юноша осторожно подхватил Пьера, помог подняться и усадил на деревянный табурет. Камилла бросилась промывать ему раны.

Молча понаблюдав за ними, хозяйка резко повернулась и, выходя из кухни, бросила:

— А ты, недоросль, чтобы через пять минут был у меня в будуаре, — и захлопнула дверь.

— Что ты наделал? Кто тебя дернул разговаривать с ней на кухне? И зачем ты сейчас ругался? Рехнулся, что ли? — кипятилась Аннетта.

— Я сказал правду, — упорствовал Пьер. — Гнусная потаскуха.

— Тоже мне, открытие! Аннетта права. Оба вы сошли с ума, и стар, и млад, — продолжила Камилла.

— Парня оставьте в покое. Он здесь долго не задержится. У него вся жизнь впереди. — Старик сделал паузу, переводя дыхание. — Ты должен вырваться отсюда. Мир ведь велик, ты знаешь это, правда? Не бойся жизни, вцепись в нее мертвой хваткой и не отпускай, бери, сколько сможешь взять. Послушай меня, если не хочешь, чтобы я ворочался в гробу, когда помру. А коли не послушаешь, клянусь деревом, на котором повесился Иуда: призрак старого Пьера будет преследовать тебя до скончания века. — Он сглотнул, прочищая горло. — И вот что хочу добавить: никогда не теряй достоинства. А сейчас, там, наверху, тем более.

— Можешь не беспокоиться, — заверил его юноша.

— …Взгляни на меня. Я никогда не был храбрым. Никогда…

Пьер вздохнул, проведя рукой по лицу. Юноша оглядывал его глубокие морщины и мучился мыслью, что для старика мир рухнул в одно мгновение, а он, молодой, не мог этому помешать.

— Все, я пошел! — во взгляде юноши промелькнула грустная, отрешенная улыбка, будто он прощается с прошлой жизнью.

— Ради бога, сынок, будь осторожен, — умоляюще прошептала Аннетта.

— Я тебе не сын, Аннетта, — так же тихо, но решительно сказал он, отворачиваясь. — Ты никогда не была мне матерью.

По лестнице он поднимался не торопясь.

Постучал. Хрипловатый голос, который он никогда бы не перепутал ни с каким другим, произнес:

— Входи.

Он вошел, и взору его предстала погруженная в полумрак комната. Проникновению дневного света препятствовали закрытые ставни и пурпурные портьеры на окнах. Ширма с крупными цветами, туалетный столик с зеркалом в резной раме, персидский ковер, кровать под балдахином на четырех столбиках и с большим сундуком в ногах. В канделябре горели свечи. Хозяйка полулежала на обтянутом плисом диване, держа в руке длинную деревянную трубку, инкрустированную слоновой костью. По комнате плыл дурманящий сладковатый запах, который одновременно и манил, и отталкивал.

— Мое имя — Бастид, Селест Бастид. Так же звали и мою мать, — начала она спокойно. На улице вдруг послышался раскат грома. — Свое дело я поставила на широкую ногу, начав с нуля. Сама, без опоры на мужское плечо. И мужчины мне не нужны, разве что в чисто профессиональном плане. Для меня они — существа низкого порядка. Я блудница по призванию. В отличие от тех, кого считаю продажными шлюхами. Если кто сомневается — в моих жилах течет густая кровь всех жриц любви Вавилона. Так что со мной все ясно, в отличие от тебя. А как зовут тебя и какая кровь течет в твоих жилах?

— Зачем вы спрашиваете, вам ведь все известно. — Он посмотрел на нее с вызовом.

— Маленький выблядок все так же высокомерен, — по лицу ее пробежала презрительная улыбка. — Покорность и благодарность тебе неведомы. Ты так и не научился ради спасения собственной шкуры склонять голову. Сколько тебе лет?

— Почти шестнадцать.

— Более чем достаточно. Пора подумать о том, как поскорее убраться из этого дома.

— Вам не придется прогонять меня, госпожа. Я сам уйду. Но прошу вас, оставьте Пьера. Он старый и совсем пропадет.