Яд для Моцарта - [20]

Один из таких портретов стал бы достойным украшением галереи великих композиторов и музыкантов. Но судьба выбрала почему-то не меня. Она отдала предпочтение этому неказистому Шуберту. И за какие такие заслуги ему дано великое счастье быть гением? И почему эта насмехающаяся двуликая злодейка корчит мне омерзительную рожу, а ему дарит милую благосклонную улыбку – ведь мои старания в приближении к совершенству ничуть не меньше!

Один Бог знает, сколько сил и терпения я положил, чтобы научиться мастерству композиции. Я подробнейшим образом изучил музыку великих мастеров прошлого – Баха, Шютца, Букстехуде, Генделя, Моцарта, Гайдна. Я знакомился с тем, что было издано Бетховеном. Я вглядывался в Шуберта, который был в двух шагах от меня, и стремился познать тайну вдохновения, этого мистического чуда. Но все было напрасно: все, что я пытался сочинить, в лучшем случае походило лишь на стилизацию того или иного уже написанного кем-то до меня произведения.

Тогда я стал в открытую пользоваться подобным способом композиции, напоминающим скорее работу средневекового ремесленника или организатора, чем Демиурга музыкальной материи, и положил его в основу своей оригинальной методики. Попросту говоря, берясь за сочинение очередной вещи, я прежде всего выбирал себе ориентир из классики и писал что-то подобное.

Но более всего меня увлекало сочинительство инструментальных вещиц на известные темы. Тут можно было не скромничать и варьировать изначально данный музыкальный остов так, как моей душе угодно. Частенько в этом случае я избирал темы шубертовских песен – они были известны широкой публике и пользовались чрезвычайным успехом.

На первых порах, пока мой метод был в новинку, общество одобряюще кивало мне. Но со временем мое положение все более ухудшалось. Привлеченная звучанием полюбившихся мелодий, публика шубертиад после пяти минут прослушивания бездарно сделанных, признаться откровенно, вариаций или обработок теряла всяческое терпение и начинала тихо или открыто протестовать.

Моей попыткой реабилитировать себя стал фортепианный Вальс на тему «Лесного царя», нашумевшей баллады Франца. Битых две недели я просидел за роялем с целью вымучить из себя хоть что-либо гениальное! И что же? Все мои усилия были сведены на нет этой безжалостной, бездушной толпой!

Надо ли говорить, что исполнение моего Вальса вылилось в бурное обсуждение и осуждение моего «нахальства» и закончилось грандиозным скандалом?.. После этого я долго не притрагивался к клавишам рояля. Я даже бросил навещать Шуберта, пока тот не обеспокоился моим длительным отсутствием и насильно не вытащил меня из томительного затворничества.

Что-то произошло в те дни. Внутри меня словно случился щелчок, и заработал какой-то механизм, неотвратимо приближающий к чему-то страшному, вероятно, – к пропасти, и я понимал, что остановить этот механизм уже невозможно. Более того, у меня возникло странное, неведанное до сих пор ощущение, что я рожден именно для того, чтобы завести это механизм и выполнить некое действие. Это было очень похоже на некое судьбоносное предназначение. Я начал смутно осознавать, что явился на свет, чтобы стать Мессией.

Что именно мне надлежит сделать, я пока не знал. Однако то обстоятельство, что меня неведомыми силами притягивало к фигуре Шуберта, наводило на мысль, что моя миссия напрямую связана именно с ним.

tempo primo

– Ансельм, ну что же ты не отвечаешь?

Хюттенбреннер вздрогнул, выплыл из потока сознания, вернулся в реальность. Пришел в себя. Начал оценивать ситуацию.

Оказалось, что он сидит за роялем и неотрывно пялится на клавиатуру. Ансельм поднял голову и увидел нависшую над ним встревоженную физиономию Шуберта (ракурс снизу вверх особенно неудачен – с невесть откуда взявшимся злорадством подумал Хюттенбреннер).

– Ну наконец-то у тебя появился осмысленный взгляд! – всплеснул руками Шуберт. – Вот уже с полминуты я стою над тобой и гадаю, что же такое повергло моего дорогого друга в окаменелость? Неужто ты рассердился из-за Симфонии? Ну, давай признавайся!

Ансельм встал, опираясь на крышку рояля, провел ладонью по глазам.

– Все в порядке, Франц. Не беспокойся. Вероятно, я просто слишком утомлен, мне нужно выспаться.

– Нет-нет, – не унимался Шуберт. – Ты можешь провести кого угодно, но не меня! Я-то знаю, что ты отключился из-за сильного нервного потрясения. Ты разволновался из-за Симфонии, ведь так?

Хюттенбреннер ничего не ответил, по возможности стараясь скрыть нарастающее напряжение и дрожь в руках.

– Ну вот, что я говорил?! – воскликнул Шуберт. – Ты молчишь, а это значит, что я целиком и полностью прав!

Шуберт решительно подошел к роялю, схватил кипу листов, стоящих на пюпитре, и протянул их гостю.

– Ансельм, умоляю тебя! Ради всего святого! Во имя нашей дружбы! Возьми эту проклятую Симфонию и делай с ней, что тебе вздумается. Хочешь – запри под замок, а то и вовсе брось в камин. Я тебе ее дарю.

Хюттенбреннер взглянул на друга, как на помешавшегося.

– Да ты что, Франц?! Я не могу забрать ее у тебя, к тому же эта вещь не дописана…

– Почему? – недоуменно спросил Шуберт, вглядываясь в последнюю страницу текста.