Яблони старца Амвросия - [7]

Как-то в палату к Нине поступила очередная больная. Звали ее Верой Никандровной. За годы врачебной практики Нине редко приходилось видеть таких красивых старых женщин. Хотя, точнее говоря, речь шла не столько о внешней красоте, сколько о чем-то ином, пронизывавшем весь облик этой старушки, словно некий свет, льющийся откуда-то изнутри. Это сложно было выразить одним словом: благообразие, интеллигентность, благородство… Но им были проникнуты и речь, и поведение этой восьмидесятилетней женщины. Именно поэтому с первых дней, как она оказалась в больнице, ее полюбили не только соседки по палате, но и медсестры, и врачи. Прежде всего – Нина. Тем более что Вера Никандровна, в свое время работавшая завучем в одной из городских школ, была из тех людей, общение с которыми приносит радость.

Однажды, в очередной раз придя с обходом в палату, где находилась Вера Никандровна, Нина обратила внимание на книгу, которую та читала. Такие книги – с кожаными корешками, в переплетах, оклеенных бумагой с мраморными разводами, ей уже приходилось видеть прежде. Но вот держать в руках – крайне редко. Потому что это была какая-то старинная книга, из тех, что иногда можно увидеть на полках букинистических магазинов.

– Это Лесков, – сказала Вера Сергеевна, перехватив ее вспыхнувший взгляд. – Я его очень люблю читать. И мой дядя тоже любил. Это как раз его книга. Хотите посмотреть?

Перелистывая гладкие, пожелтевшие от времени страницы, Нина добралась до титульного листа. И обмерла. Потому что увидела там аккуратную надпись, сделанную черными чернилами: «священник Василий Т-кий».

Вот так, говоря словами поэта, «по воле Бога Самого» Нина встретилась с единственной оставшейся в живых родственницей отца Василия – его племянницей.

* * *

В отличие от многих старых людей, которые и поныне продолжают жить страхами недавнего прошлого, а потому предпочитают хранить молчание, Вера Никандровна охотно согласилась рассказать Нине о своем дяде. Поэтому в ближайшее дежурство Нины они уединились в ординаторской. И там, за чашкой чая, Вера Никандровна приступила к своему повествованию:

– …Он был моим дядей по матери. И, можно сказать, моим приемным отцом. Они с матушкой взяли меня к себе после того, как отец женился вторично. Его жена не любила меня… А у них с матушкой Поликсенией не было своих детей… Таких людей, как они, я больше никогда не встречала. Как они любили друг друга! Можно сказать, души друг в друге не чаяли. Только матушка иногда говорила мне, что хотела бы пережить его – «чтобы он по мне не наплакался, как без меня один останется». Да вышло иначе – она умерла первой… С тех пор он словно сам не свой стал. И пить начал. После этого его и отправили в село служить. Я тогда хотела с ним поехать, чтобы помогать ему. Да он не разрешил, велел к отцу вернуться. Недолго я там пожила – сбежала от них. Потом в прислугах жила у разных людей, на заводе даже работала. А уже после революции приняли меня в комсомол и отправили учиться в институт… А дядя мой все это время так и служил в том селе. Я у него много раз бывала. Он мне никогда не рассказывал, как ему там жилось. Да только я видела – тяжело ему приходилось. Бедно он жил. И по дому все делал сам, никто ему не помогал. А как случится у кого беда, к нему бегут: «Помоги, батюшка». Бывало, он последнее им отдавал. А они за это над ним только смеялись. Особенно один мужик, злой, глумливый, и звали его под стать этому – Иудой. Раз в Пасху, когда дядя с крестным ходом село обходил, зазвал он его к себе и напоил допьяна. Потом со своими дружками посадил его на телегу, да и провез по селу. После того дядя долго болел и пить бросил… Последний раз я к нему приезжала за три дня до его ареста. Он болен был, дома лежал. Если б не я, ему бы тогда и воды подать было некому. А мне через два дня надо было в город вернуться. Вот я ему и говорю: «Не житье тебе здесь, дядя. Пропадешь ты тут один. Давай уедем вместе в город. Там я за тобой ухаживать буду. А что до церкви – разве мало в городе церквей? Ходи в какую хочешь…» Только он отказался. Не могу, говорит, их бросить. Я за них перед Богом в ответе. И тут прибегает какая-то женщина, плачет в голос: «Ой, батюшка, беда! Там у церкви мужики собрались и кричат: “Обманули нас, что советская власть – народная! Какая же это народная власть, если она у нас последнее отбирает! Не нужна нам такая власть!” И Иуда мой там… Их же за это всех заберут! Батюшка, ради Христа, помоги!» Насилу он ее успокоил и назад отослал. А потом говорит: «Не надо было им этого делать. Да поздно уже…» И смолк, словно задумался о чем-то. А потом, хоть дело уже к вечеру было, велел мне немедленно в город возвращаться. Потом я узнала, что после моего отъезда он в правление пошел. И сказал, что это он организовал сходку у церкви. А потому пусть накажут его одного, а мужиков отпустят. Только зря он надеялся, что их отпустят, – всех их осудили. А самый большой срок ему дали. Там, в лагере, он и погиб. Вот и все…

* * *

…Вернувшись домой, Нина еще раз перечитала выписки из следственного дела отца Василия. Теперь, после рассказа Веры Никандровны, все тайны и загадки, казавшиеся прежде неразрешимыми, наконец-то получили объяснение. И Нине стало понятно, почему тогда, два месяца назад, Бог не дал ей написать статью об отце Василии. Ведь она невольно написала бы о нем неправду. А ложь, даже совершённая по неведению или из благих побуждений, неугодна Богу. И если бы она изобразила его бесстрашным и безупречным героем, то умалила бы его подвиг. Потому что священник, добровольно пошедший на смерть за своих врагов, был самым обыкновенным человеком…