Яблоки на асфальте - [4]

— Бог цёго шэльму-говоруна вон як помитыв! Тэпэр порушать и покрадуть всэ… Яка бида будэ людям! Божэ мий, яка бида знову!..

Выбросила все газеты, ушла в свою комнату и завязалась изнутри шнурочком. Выходит моя затворница, только чтобы покормить во дворе пять своих курочек. Насобирав денег, приезжаю летом домой. Говорю: «Мамуля, ты вон какая бледненькая, пошли в садок, на солнышко». А она: «Ты шо, нэ чуеш, як там нимци стриляють?!» Хотя как-то ещё в седьмом классе я, устав учить трудные немецкие перфекты-презенсы, возмущённо выдала: «И почему немцев всех не перестреляли?!» Мама страшно зашипела и так сильно ударила меня по щеке, что до сих пор помню свою детскую неправоту.

В Германии советских девушек по голубым, жёлтым и зелёным, что ли, треугольничкам на груди распределяли — на тяжёлые работы, для солдатских утех, а худеньких и симпатичных к хозяевам. Мама попала в служанки. Многому научилась. Гладила — легко и мастерски. И меня потом научила. Возвращалась в Союз из лагерей для перемещённых с чемоданом одежды от хозяев. На родине в поезде украли всё.

Жовтоблакитников-перестройщиков отец сначала приветствовал, флаг с трезубцем повесил у себя в комнате. Сам спроектировал часовенку и сам при въезде в городок построил. Приехала как-то домой, а флага нет. Спрашиваю:

— Зняв?

— Зняв. Щэ раз убидывся, шо вид пэрэстановкы доданкив сума нэ миняеться. Та й брэхни тэпэр стало щэ бильшэ.

И начал вдруг вспоминать, как, ещё шофёрствуя, ездил по делам в — сейчас — Тверскую и Новгородскую области и был удивлён, услышав там немало украинских слов: черевики, панчохи (чулки), пивень (петух), чуть, чуять, трохи, зробить, знайти, ховать (прятать), ледащий, орать (пахать)…

— Дэ мы, а дэ Росия — а всэ одынаковэ.

Первого мая отец походил-походил по центру города, пришёл домой и посожалел:

— Нэма чым солидарызуваться… И за шо я воював?!

Награды не надевал. Стеснялся — предали стариков-защитников с «запёкшимися на груди медалями» — словесная ирония-«находка» в их согбенную, уходящую в вечность спину…

Вот и мой отец вернулся домой, пожаловался моему брату, что болит голова и сердце, лёг спать и не проснулся… Утром собирался картошку сажать. Всегда говорил: «Робота и труд — и ты нэ мартышка».

Здесь и сейчас вынуждена с ним не согласиться. Работа — на износ, но любима, поэтому до самозабвения. Труд — за плату, чтобы только выживать в экстриме. А посему ты раба, безропотно молчащая. Значит — мартышка.

…Утром вхожу в родную контору издательства. После ремонта люминесценты под потолком ярко горят, как в операционной. Тихий рабочий шумок, клёкот клавиатур, узорятся светящиеся мониторы со строчками текстов, таблицами, пейзажами-картинками, фотолицами. Всё профессионально и быстро.

Понедельник… пятница, два дня, или один, — для следующего запуска калейдоскопа жизни. Недели, месяцы, годы. Топотушки на месте хороводом-круговертью и нечеловеческая спешка-бег по вертикали — одолеть тройной годовой план и вечные повторы-переиздания.

— Нет, вы посмотрите, какие фотографии дали заказчики! А эти вспоминатели!.. Сплошная муть и ёжики в тумане. Как я их превращу? И таких двести и ещё больше. Мы что — «Пресс-фото»?..

— Ну, члены, трепещите! Вас превратят!

— А ты чего слёзы капаешь?

— Оригинал размалёван, файлы перепутаны… А это куда?..

— Не реви! Москва слезам не верит.

— А мы ей тоже не верим.

— Почему?

— Потому, что у них счастье в одном отдельно взятом городе.

Разбавить кипяток в стаканчике:

— Кончайте митинг! Слушайте меня, всем читаю словесный узорчик: «Ночь обсырила окна густой потелостью…»

— Ночь что сделала?

— Э-э… обсырила.

— Кого?

— Меня. Голова так болит!

— А у меня рука. И с глазами покончено.

— Но вы же ими не ходите! Вот я, ой, хромыляю. А ведь растирала жэж!

Хм… инвалидки труда разрядились. Не слушать. Вернуться. Текст. Правка. А здесь — в авторском исполнении, это красиво. Так… А где шея? Сзади её хондроз душит. Повернусь — голова отпадёт. Терпение и труд меня перетёрли. Труд до самой смерти, чтобы осиливать обманитизации и прочие отхватизации с вечным животным страхом выкидыша на улицу… Ого, как сказанулось! Я мыслю…

— Все здравствуйте. А что у вас тут за шумок-бунтик на корабле был? Некогда было сразу зайти к вам. — Это главная и примиряющая.

— Да вот посмотрите, сколько у меня туманных фото…

Ага… «синий тума-а-ан похож на обман»… Так, туману мне не надо, а то что-нибудь пропущу. У меня автор и плач над вымершими деревеньками-брошенками современной России. Бабушки-старушки, дедушки-могикане и мужичок-водочник отброшены в тёмный беспросвет нищеты прошлого. Всё — будто камнем на душу.

У другого автора герои другие — те, что не вершат добрых дел с чистой совестью, а живут по меню пресыщенности и заелись. Перспектива — катастрофа в небе. И вроде тот камень с души.

Но ведь это страна обречённых…

Да! Ещё ж у нас тусуются и тасуются умники-«заступники», которые избранники. Но про тех уже есть — «от проблем мы ушли, как зайцы, петляя».

Упомянутые все высоко сидять да у глянец банков Западу глядять — обособились. Сытненько, покойненько, мерседесенько, даже в кризисах. Опять «страна контрастов», снова «кто виноват» и «что делать». Мой дед с бабушкой, мать с отцом, брат-офицер в Афгане и Чернобыле, сын в вечной Чечне — все «на дыбе жизни для мучений»… Не получается радищевской «республики свободных тружеников». Тупик. И кто ж тупой?.. А ведь по восточной крылатке, чтоб богатым был народ, должен мудрым быть султан, — просто и очевидно. Снова русский бунт, но со смыслом — за достоинство, хотя бы, профессионалов… Э, куда хватила… не найду той точки опоры, чтоб повернуть к выходу. Исправить и наладить всё-таки… Знаю, разрубленный гордиев узел слов материализуется. «Господь всемогущий, Ты пять дней творил и лишь на шестой, после животных, рыб и птиц, сотворил человека. Устал, видимо, поэтому и ошибся. А мой грех уныния и разочарования прости великодушно…»