Яблочный сок - [3]

А что было?

Было не лучше.

«Натянуть».

«Кинуть палку».

«Поиметь».

«Хариться».

«Отодрать».

И несколько матерных глаголов.

Какой убогий наш язык!

Пушкин! Ау!

Девушкам, конечно, никто так не говорит.

А что говорят девушкам? «Давай сделаем это».

Что — «это»? А вот это самое. С большой буквы.

Но до «этого» еще, как до Киева раком.

Раком — в смысле — на четвереньках.

Грубо, но как верно.

Мы заигрываем с девушками.

Мы хотим любви. Мы надеемся.

А вдруг?

Мастерица, обнаружив нашу сходку, поднимает хай.

Девушки встают и, не торопясь, с достоинством, уходят.

Мастерица, гнида, испоганила нам весь кайф. Мымра!

Мастерица продолжает бушевать. Обычно мы быстро реагируем на ее вопли, но сегодня мы молчим и угрюмо смотрим на нее. И она, видимо, понимает, что задела нас за живое. Она быстро снижает децибелы и начинает говорить нормально. С девчатами мы должны зубоскалить после работы — вот ее основная мысль. Мы по-прежнему сидим неподвижно. Тут она соображает, что мы элементарно сорвем ей смену. Если захотим. Хитрозадая донская казачка меняет тон. Она начинает вспоминать время, когда сама была молоденькой. Мы слушаем. Мы как бы не верим в то, что это тело когда-то весило не сто килограммов, а лишь пятьдесят, и что талия была пятьдесят сантиметров, а не сто, как сейчас. Но мастерица уже окунулась в свое девичество. Ее понесло. И нам легче. Ну, вот, оказывается, что и на работе можно погутарить с девушками. Такова теперь ее идея. Это другое дело. Она почти извинилась перед нами.

«Пусть девчата приходят, дело молодое», — завершила она свой монолог.

Мы молча, не спеша, встаем и идем загружать трактор.

Когда работа заканчивается, начинается наше свободное время.

Его так много, его так мало.

Дорого вовремя время, Времени много и мало, Долгое время — не время, Если оно миновало.

Вечерами — танцы.

Магнитофон работает три часа кряду, а толпа танцующих не редеет. Нет, кое-кто, конечно, исчезает, но на смену им приходят новые пары. Танцы в основном медленные, томные. Касания коленей, тугих кончиков груди, живота, все это будоражит кровь. Ладони воровато скользят по девичьей спине, под пальцами застежка лифчика, мужское начало встает, упирается в живот партнерши. Но в темноте можно и не отодвигаться, пусть ощущает, что я неравнодушен к ней. Девушка тоже не отодвигается, она, похоже, даже еще сильнее прижимается ко мне. Отлично!

Но чуть позже, когда я начинаю шептать ей в ушко, что мы, по примеру старших товарищей четверокурсников, должны пройтись-прогуляться к берегу Дона, в этот момент она выскальзывает из моих объятий и возвращается в круг своих подружек. Похоже, я неуклюже, как носорог, разрушил хрупкий домик девичьего доверия. Очередная наука. Когда я этому научусь?

Вечерами — телевизор.

Какие-то конкурсы и фестивали. «Дорогой длинною и ночкой лунною…» Все балдеют от этого Сопота. Болгарские и польские певцы — наши кумиры.

„А сейчас юная певица Алла Пугачева исполнит песню «Дрозды»“! Кто такая? Отчего такая худенькая? Ну, «Дрозды», так «Дрозды». Давай, Алла, послушаем.

Мы еще не знаем, что Алла больше никогда не будет петь этих «Дроздов».

Итак, вечерами — телевизор.

Это для тех, кто не хочет танцевать. В помещении душно, и телик вытащили во двор общаги, где мы все живем. Перед теликом расставили скамейки, на них мы и сидим. Но не просто сидим. Мы все завернулись в байковые одеяла.

Ох, какое это хорошее дело — байковое одеяло.

Его как раз хватает для того, чтобы укутаться в него вдвоем.

Нам холодно. Якобы.

Я сижу в одеяле один и смотрю на дверь девчачьей общаги. Я жду, когда выйдет Тоня. А ее все нет и нет. Наконец, когда я уже совсем отчаялся ждать, она выходит. Я распахиваю одеяло, показывая ей, как тут у меня хорошо. Мне кажется, что в этот момент я похож на скворца, приглашающего свою избранницу в облюбованное им дупло или скворечник. А разве нет? Но, увы, Тоня лишь мельком смотрит на меня и идет не ко мне, а к своим подружкам. Грусть и досада охватывает меня. Наверное, я ей не нравлюсь.

Тогда что означают наши вчерашние танцы?

Наверное — ничего. Потанцевали и все.

Вечерами — драки с местными.

Но не сильные. Так, чисто петушиные бои. Но однажды я просыпаюсь после третьей смены и вижу, что мимо окон движется длинный-длинный стальной арматурный прут. Двадцатимиллиметровый. Угрюмо и сосредоточенно его несут на плечах семеро наших студентов. Словно витязи из русских былин. Оказывается, чтоб биться с местными. Но местные, слава богу, не пришли. Шестиметровый прут так и пролежал во дворе до самого нашего отъезда. Может, он и сейчас там, в траве, если его не спер кто-нибудь.

Дон совсем недалеко.

В любой момент можно пойти и окупнуться. Даже среди ночи. И в один из вечеров происходит чудо. Почти до двенадцати мы пялимся в телевизор. Тоня сидит рядом. Я жалею, что не взял свое одеяло. С другой стороны, слева от меня, сидит Сашка. И вдруг меня словно кто-то толкнул. И я негромко сказал:

— Может, пойдем, искупаемся?

Я думал, она усмехнется и откажется.

— Пойдем, — ответила она запросто.

Хорошо, что было темно. Иначе бы все увидели, как у меня отвисла челюсть. Сашка услышал наш разговор и обрадовался: «И я пойду с вами, а то душно».