Яблочный сок - [12]

Тоня перестала плакать и потянулась ко мне. Я думал, что она хочет меня поцеловать, но она приблизила губы к моему уху и едва слышно прошептала: «Ты не забудешь меня никогда».

Утвердительно. Как заклинание.

Сколько лет прошло, а эти ее слова и сейчас звучат во мне.

И я все думаю, может, поэтому я и не забыл ее?

А вдруг в ее роду и правда были колдуньи?

Воронежские и мичуринские уезжали.

За ними приехали три автобуса. Мы почти все вышли проводить девушек.

С шумным и веселым гомоном они рассаживались по своим местам.

Я, конечно же, стоял возле автобуса, в который должна была сесть моя Тоня.

Мы обещали писать друг другу, и я был уверен, что мы еще увидимся.

Я держал ее за руку.

Уже нужно было садиться, и Тоня потянулась ко мне. Я крепко обнял ее, и мы поцеловались. На нас смотрели, но это не имело никакого значения.

— Люблю тебя, — шепнул я ей прямо в ухо.

— И я тебя, — всхлипнула она.

— Иди, садись, — я боялся, что она расплачется.

— Не забывай, — она выскользнула из моих рук и вошла в автобус.

И вот они поехали. Тоня смотрела на меня сквозь окно, а я не мог отвести глаз от ее лица. Мне хотелось запомнить ее, впитать в себя эту последнюю минуту нашего короткого знакомства. Я видел, что она тоже в печали. Невыносимая горечь разлуки разрывала мое сердце.

Тоня помахала ладошкой, автобус развернулся, и я ее больше не видел.

Что-то колючее стояло прямо поперек горла.

Я быстро пошел прочь, я пошел туда, в поле, к нашему местечку. Усевшись на остатки сена, я долго сидел неподвижно, не зная, что мне теперь делать. Я понял, что влюбился, как никогда прежде.

И что любовь моя уехала от меня.

«Мы будем писать друг другу», — уговаривал я себя.

Но почему-то хотелось плакать.

«Мы еще встретимся, мы обязательно встретимся», — шептал я, как заклинание.

А в ответ лишь все тот же заунывный ветер в проводах над головой.

Прежде мы вместе с Тоней слушали его грустную песню.

А теперь я был один.

Я откинулся на спину и положил руки за голову. Белые, осенние облака пышными шапками поднимались ввысь от самого горизонта. И лишь центральная часть неба сияла чистой голубизной, словно обещая что-то бесконечное, светлое, вечное.

Мог ли кто-то предсказать нам будущее? Хотя бы в самом простом варианте. Например, что Толян через год, возвращаясь из студенческого целинного отряда, погибнет в авиакатастрофе, что Коваленок к пятому курсу практически совсем сопьется, что Колян женится на девушке из музыкального училища, что Сашка тоже рано женится и, благодаря теще, останется работать на кафедре, но недолгой будет его семейная радость. И что Жека, уйдя в армию, дослужится до подполковника и через десять лет погибнет в афганской войне.

Или про нас с Тоней?

Увы, никто ничего не мог нам предсказать.

А может, это и хорошо. Может, так и должно быть.

Не зная будущего, о нем можно мечтать.

А если оно будет предсказано, тогда о чем мечтать?

А мы уезжали на следующий день.

В связи с нашим отъездом всем магазинам еще накануне было запрещено продавать спиртное. Но Коваленок все равно укушался, и мы с Коляном вели его под руки до самого дебаркадера. Пришел теплоход, и мы заполнили его палубу и нутро. Пролаял гудок, и Семикаракоры простились с нами навсегда.

Первое письмо я написал ей еще в Ростове, пока мы ждали электричку. К моей великой радости, Тоня мне сразу ответила. И наш роман получил новое продолжение — почтовое.

Ни до этого, ни после я не писал так много писем.

Случалось, что я строчил ей каждый день. И она отвечала мне.

Из наших писем, наверное, можно было бы сделать большой роман.

Мы писали друг другу обо всем, писали радостно, полно, взахлеб.

В ноябре у Тони был день рождения. Наверное, здесь я совершил свою самую ужасную глупость. В письме, присланном мне накануне, Тоня просила, чтобы я приехал к ней.

А я не приехал.

Я оправдывался, ссылаясь на курсовики и зачеты.

Но, скорее всего, я просто побоялся оказаться в непривычной ситуации.

Подспудно я понимал, что буду в роли жениха.

Вот это-то меня и смутило.

Я не был готов к этому.

Конечно, я поздравил ее. Длинным и страстным письмом. Телеграммой.

В ее ответе я не ощутил никаких изменений в ее отношении ко мне.

Казалось, все, как прежде, она писала, что понимает, как я занят.

Я сдал досрочно все шесть зачетов и три экзамена из пяти.

Поэтому я полагал, что первая половина января будет у меня свободна.

Я написал Тоне, что смогу приехать к ней. Я уже жил нашей встречей.

Более того, я купил билет до Мичуринска.

И неожиданно слег с воспалением легких. Покатались с Сашкой на коньках!

Три недели я кашлял и не знал другой температуры, кроме как 38 и пять.

Мне шесть раз на день кололи уколы, и врач с тревогой щупал мой пульс.

Когда я вышел из больницы, то мне казалось, что меня качает ветром.

В итоге я едва смог сдать два оставшихся экзамена.

Здесь я сделал вторую глупость. Я не сообщил Тоне о своей болезни. Я продолжал писать ей так, как если бы был здоров. Правда, теперь приходилось придумывать повод, почему я не еду к ней, как обещал.

Я не знал, что даже такая, казалось бы, невинная ложь, губит любовь, разъедает ее. Потом, месяц спустя, я признался Тоне, что сильно болел. Она удивилась, почему я не написал ей об этом раньше. Похоже, обиделась.