Я вспоминаю - [10]

В те времена еще не было складных детских колясок. Мой экипаж стоял на первом этаже под лестницей, и, чтобы спуститься в погреб, приходилось всякий раз его отодвигать.

У госпожи Сесьон не хватало духу высказать свое неудовольствие маме, отцу - тем более; она побаивалась его - вероятно, за высокий рост.

Но раза два-три в день в коридоре раздавался ее вопль:

- Опять эта коляска! Надоело! Повернуться из-за нее негде, а им хоть бы что.

Мама приоткрывала дверь, выслушивала, потом ударялась в слезы. Пухленькая, белокурая, кудрявая, мама напоминала поющего ангела у ван Эйков*. Но вся была сплошной комок нервов.

- Послушай, Дезире, нам просто необходимо...

Отец, сидевший с вытянутыми ногами у огня, не замечал, что я "зеленый". По вечерам на улице Леопольда бывало не так шумно. Про громыхание трамваев он говорил:

- Так даже веселей. А про госпожу Сесьон:

- Пускай себе кричит. Тебе-то что?

Переехать в другой дом, в другой квартал, сменить обстановку, зажить по-новому - без этих витрин, без полицейского, вечно торчащего на одном и том же месте в одни и те же часы...

А он был привязан к коричневому пятну на обоях, и к царапине на дверях, и к солнечному зайчику, который дрожал на мраморе умывальника, когда он брился по утрам.

* Имеется в виду одна из фигур так называемого "Гентского алтаря", запрестольного складня в церкви святого Бавона в Генте (Бельгия), состоящего из ряда картин и созданного нидерландскими художниками Хубертом (ок. 1370-1426) и Яном (ок. 1390-1441) ван Эйками.

- Почему ты думаешь, что в другом месте нам будет лучше?

- Ты настоящий Сименон,- огрызалась мама.

Знаешь, малыш, у тебя уже сейчас проглядывает та же привязанность к окружающей обстановке, что и у твоего деда!

Чтобы ему со своим небольшим семейством перебраться через мост и поселиться на улице Пастера (расстояние в какой-нибудь километр!), твоей бабке пришлось, катя перед собой мою бордовую коляску (цвет бордо - сама изысканность!), пуститься на свой страх и риск на поиски новой квартиры.

Иначе все осталось бы по-прежнему.

Такой совет дала маме, конечно, не Валери. Она трепетала перед моим отцом - мужчиной, главой семьи. Когда мама позволяла себе выпады - даже самые невинные - по адресу мужа, Валери сразу пугалась:

- Господи, Анриетта, как ты можешь! Слыханное ли дело? Заполучить мужа, такого мужа, он снизошел до тебя, а ты смеешь...

- Господи, Анриетта!

Совет наверняка дала Мария Дебёр, которая потом поступила к "Меньшим сестрам бедняков",- я видел ее в Баварской больнице, где она, с чепчиком на голове, переворачивала здоровенных больных на койках, как блинчики на сковородке.

- Надо поставить Дезире перед совершившимся фактом!

В этот вечер, поджидая отца у приоткрытой двери, мама трепетала и даже заранее всплакнула. И вот мерные шаги отца - нарушить их ритм окажется под силу только грудной жабе.

- Слушай, Дезире... Только не сердись. Я сняла... Все это она выпалила одним духом и теперь не знает, что и подумать: отец не отвечает, даже бровью не ведет. Просто целует меня в моей кроватке.

- Ты рассердился?

- А где это? - бесхитростно спрашивает он.

Она еще не поняла, что для него главное - не принимать решений, не брать на себя ответственность за мало-мальски серьезные изменения в судьбе. Когда тот, кто насылает столько несчастий на наш многострадальный мир, забывает о тебе и твоем уголке, к чему его провоцировать, лишний раз мозолить ему глаза, вопить: "Эй! Вот он я!"?

- На улице Пастера.

Отец довольствуется тем, что мысленно пробегает путь от улицы Пастера до улицы Пюи-ан-Сок. Получается еще ближе, чем от улицы Леопольда. И кстати, это по ту сторону Мааса, там уже приход святого Николая.

- Ты умница. Только придется предупредить госпожу Сесьон.

- Я уже... Она сегодня днем опять раскричалась из-за коляски, я и воспользовалась случаем.

- Тогда все в порядке.

И чтобы меня позабавить, он принимается изображать барабанщика.

12 декабря 1940 года, Фонтене-ле-Конт

Утром в воскресенье, мой милый Марк, мы с тобой взялись за руки и пошли гулять по тихим улицам городка.

Интересно, примечаешь ли ты все картинки провинциального воскресного утра?

Не все ли равно! Поразительно вот что: мы с твоей мамой заранее любовно позаботились о том, чтобы ты впервые посмотрел на мир и первые свои впечатления получил в такой обстановке, какую мы с ней задумали. Мы-то оба впервые открыли глаза в мрачных городских предместьях. И мы поклялись, что твои ранние воспоминания будут иными, чем наши.

Мотаясь двадцать лет по свету, по морям и столичным городам, по степям и девственным лесам, мы сочинили себе - не смейся! - дом, где мы хотели бы родиться.

Хотя бы тетушкин или бабушкин дом, куда можно приходить по воскресеньям и четвергам или приезжать на каникулы.

Этот дом должен быть обязательно деревенским. Не замок, само собой, это безумие нас миновало. Но пусть это будет настоящий дом, так сказать, самодостаточный: дом, где в шкафах полно еды, с огородом, с фруктовым садом, с чердаком, где, благоухая, медленно сохнут яблоки, с белоснежным постельным бельем в комодах, со стуком лопат в саду и шорохом грабель по гравию дорожек, с поливальной установкой на лужайке, и чтобы сопла поворачивались сами, и вода била во все стороны, радугой сверкая на солнце.