Я, Всеслав - [16]

А ведь в благополучной Германии, думала Соня, забыв обо всём, наверняка ещё остались живые ветераны Второй мировой, хотя им далеко за девяносто. Ведь наверняка сидят сейчас у экранов в своих комфортабельных домах престарелых, сидят и смотрят на ползущую по Невскому колонну с такими знакомыми крестами на бортах башен, смотрят и пускают старческие слёзы, вспоминая себя, молодых, красивых и лихих, что вот так же катили на танках с крестами в сторону города с нелепым названием Leningrad, катили, да только чуть-чуть недокатились…

За танками двигалась мотопехота, кружили над городом вертолёты – а люди всё стояли, провожая взглядами серо-зелёные гробы на гусеничном ходу; и лишь когда на проспекте остались одни облака сизой гари, медленно, словно нехотя, стали расходиться. Мужчины старались не смотреть друг на друга, и даже отмороженные подростки из поколения пепси уже не так рьяно мели клешами асфальт.

Соня тогда тоже была там. «Операция по установлению международного контроля» застала её у бабушки, в старой квартире на Манежной площади; и Соня, тогда ещё школьница, не усидела взаперти. Она всё это видела. И запомнила – навсегда.

…Опять встревожился Гоша. Опять вставал, тыкался плоской носишкой, мяукал – и уже не отходил от хозяйки.

…Ночь промелькнула, истаяла, уползла, виляя чёрными хвостами, сквозь решётки питерских люков. Первым заворочался Мишаня, приподнял голову, хлопая спросонья глазами, уставился на завернувшуюся в одеяло и сидящую у окна Соню.

– Не спала, командир?

– Нет, Миш. Не могу…

Паренёк кивнул.

– Понятно. Счас я кофе организую. Термоядерный.

Соня благодарно кивнула.

* * *

На 609-й пестовский собралась изрядная толпа, заполнившая всё пространство между вокзалом и турникетами контроля. Народ большей частью тихий, трезвый, крепкий. Фермеры, приехавшие в Питер за покупками и сейчас возвращающиеся домой. Нагружены выше крыши – коробки, баулы, тюки и свёртки. По привычке – сейчас можно заказать доставку чего угодно, но люди жмутся, экономят. Так что пожалуйте бриться – коробки выше вагонной крыши.

Перед платформой высился турникет: серо-голубые арки металлоискателей, раззявившие хоботы-приёмники машины для просветки багажа, всё как в аэропортах. Разумеется, из-за этого жуткая давка, толкотня и неразбериха. Поезда подают под посадку незадолго до отправления, но народ, естественно, стремится приехать пораньше и потом, уже пройдя досмотр, кучкуется на крытых платформах, где, как и прежде, всё так же играют «Гимн великому городу», когда утром на пути Московского вокзала вкатывается уставшая от ночного бега «Красная стрела».

Конечно, пассажиры (и особенно таких поездов, как 609-й пестовский) тащат с собой чёртову пропасть разного железа, вплоть до культиваторов и тому подобных сельскохозяйственных орудий. Когда-то подполье этим тоже пользовалось, перебрасывая оружие в почтовых вагонах, где груз досматривался весьма поверхностно; до тех пор, пока какие-то идиоты не подкинули туда бомбу, рванувшую аккурат на стратегическом Мстинском мосту. Идиотов схватили, а проверки ужесточили.

Соня, Машка, Костик и Мишаня привычно скользили в плотно сжавшейся толпе, медленно сочившейся живыми каплями сквозь капилляры контрольных пунктов. Там распоряжались городовые, большей частью – немолодые лысоватые дядьки, обременённые пузами и семьями, коих кормить надо. С ними ещё можно иметь дело, это – не внутренники, с ними можно и бёдрами повилять, и глазки состроить, и поныть: «дяденька, пусти-и-те студентку, ну пожа-а-алуйста…» Обычно поезда проверяют именно они и шмонают больше так, для вида, потому что знают – наученное горьким опытом, подполье не потащит оружие на Московский; но сегодня у Сони упало сердце – за спинами городовых чёрными башнями маячила четвёрка негров-рейнджеров, несмотря на жаркий августовский день – в бронежилетах и с винтовками наперевес. Здоровенные, сытые, все – под два метра, а в ширину – не обхватишь.

И вроде б нечего бояться, совершенно нечего – её команда идёт совершенно чистенькой, ничего, кроме туристской снаряги, – а вот поди ж ты, ёкает всё внутри, потому что рейнджеры на рутинном поездном контроле так просто не появляются. Но зачем, почему? В городе последнее время тихо. С памятной диверсии на Сортировке, когда сожгли десяток новёхоньких «Абрамсов-2» и положили почти пятьдесят человек охраны.

Правда, амеров среди погибших насчитали лишь около полутора десятков. Остальное – наши, отечественные, предатели из Внутреннего корпуса, уже упоминавшийся 104-й батальон. Эти – не городовые, это – шакалы и отбросы, все они заочно приговорены подпольем и подлежат уничтожению. По Сониной шкале, разумеется. Штаб может сколько угодно призывать к «цивилизованности» и необходимости «вести контрпропаганду», может ссылаться на то, что приговорённые внутренники сами в плен не сдаются и, если их прижать, отстреливаются до последнего, потому что знают: даже подними они руки, даже выложи на допросах всё, что им известно, конец один – подвал, стенка, ствол у затылка, выстрел и тьма.

Хуже внутренников – только призывающие к «смирению и примирению» церковники. Не все святые отцы этим заняты, но хватает таких, хватает. Ну ничего. У нас найдутся и для них гостинцы. От простой и честной пули до бутылки с зажигательной смесью. Очень хорошо действует на господ примирителей.