«Я всегда на стороне слабого». Дневники, беседы - [64]

И творила она добро без принуждения, а с удивительной радостью и легкостью. Она свободно и всем существом улыбалась, очень любила смеяться. Вообще Елизавета отличалась невероятной способностью радоваться как ребенок, отдав себя полностью этой радости. И радовалась она больше всего, когда ей удавалось кому-то помочь, облегчить боль, развеселить, рассмешить, поддержать, выручить из беды и впоследствии напутствовать, вернуть надежду, человеческое достоинство.

Она гордилась, даже хвасталась тем, что «ее» бездомные были самые ухоженные, самые шикарно одетые и обутые, носили вещи самых модных производителей. Объясняла она это тем, что жены олигархов, когда обнаруживали похождения своих мужей, собирали весь их гардероб и приносили Доктору Лизе для нуждающихся в ее подвал, убивая сразу двух зайцев. И мне, признаться, было сложно дарить ей подарки в праздники или ко дню рождения — мой ей подарок вполне мог оказаться передарен ее знакомой или даже незнакомой, которую она захотела обрадовать.

Она была — по крайней мере до последних лет, когда военные действия на Украине продолжались без конца и неустанная травля ее не утихала, — веселой и даже немного хулиганкой. Могла разыграть кого-то. Помню, как она меня убедила изменить голос и позвонить одному нашему общему знакомому в Штатах, откровенному антисемиту, и попытаться якобы собрать у него пожертвование на создание еврейской бейсбольной команды «Лехаим». Елизавета рядом так сильно смеялась, что пришлось срочно прервать разговор.

В то же время она могла быть предельно холодной, даже жестокой, когда защищала интересы беспомощных. И находчивой, и очень настырной. Вместе с тем она ничего не боялась, была совершенно бесстрашна. Например, несколько лет назад, возвращаясь домой с работы, она увидела, что в соседнем с нами заброшенном здании, куда поселились гастарбайтеры, начался пожар. Елизавета выбежала из машины, прихватила случайного прохожего и втроем вместе с пожарным вошла внутрь и вытащила взрывоопасный газовый баллон. Затем, по ее требованию, они вернулись в горящий дом за вторым баллоном, о котором ей рассказал один из гастарбайтеров. Пока ждали «скорую», Елизавета на тротуаре оказывала первую помощь мужчинам и женщинам, которые выбежали из дома или выпрыгнули из окон второго этажа. Я узнал об этом позже, совсем случайно, когда проболтался водитель с ее работы.

Вместе с тем была очень женственная, любила веера, кружева, оборки, плетеные корзины, лаванду, брошки с камеями, классические шелковые нитки жемчугов с узелочками между жемчужинами и вообще изящные старомодные женские принадлежности.

Мне немного странно, когда спрашивают, как вы с ней жили, сколько это требовало терпения и т. п. Мы познакомились в Москве в начале перестройки, и через неделю мы уже знали, что всю жизнь проведем вместе, обвенчаемся, создадим семью, никогда не расстанемся. Не договаривались, не обсуждали, просто знали, без слов, как знали, что завтра будет новый день. Кроме самых последних выходных, когда она погибла, она всегда выходные дни проводила дома, летом мы ехали на дачу или путешествовали, навещали детей в Штатах или собирались у нас, ходили в театр. Елизавета была замечательная, внимательная жена, прекрасная, заботливая мать нашим детям. Любила готовить, заниматься ароматерапией, сажать цветы и копаться в саду. Никогда она ни в чем не отказывала, никогда, принципиально, что, конечно, накладывало всю ответственность на меня — не просить того, что ее могло огорчить. Мы были вместе очень счастливы.

У Елизаветы был неисчерпаемый запас любви. Весьма характерно, что когда в 2006 году у ее матери, Галины Ивановны, случился инсульт, и она впала в длительную кому, лежала полтора года без сознания в институте Бурденко, Елизавета приходила к ней каждый день, два раза, утром и вечером. Медсестры сначала утверждали, что это пройдет со временем, так по первости ко многим близкие приходят, а потом все реже и реже. Ничего подобного. Более того, Елизавета полтора года каждый вечер покупала, в каком-то особом магазине, мамино самое любимое мясо и с утра проворачивала через мясорубку, чтобы кормить через зонд. Как врач, Елизавета прекрасно понимала, что мама никакого вкуса не воспринимает. Специалисты института категорично утверждали, что Галина Ивановна ничего не слышит, ничего не чувствует. А Елизавета постоянно с мамой общалась, была уверена, что она ей отвечала, слегка подергивая мизинцем. Когда Галина Ивановна скончалась, весь персонал отделения вышел попрощаться с ней, а заведующий вскоре стал президентом «Справедливой помощи», благотворительного международного общественного «фонда» Доктора Лизы.

Еще меня нередко спрашивают: как Елизавета стала такой? Да она всегда такой была, sui generis. У нее был Божий дар лечения, облегчения, утешения. Были у нее, безусловно, предшественники, образцы поведения, но она такой родилась.

В первую очередь, конечно, на нее влияла ее православная вера, которую она старалась особенно не афишировать. Она назвала свой Дом милосердия в Москве в честь Святителя Луки (Войно-Ясенецкого), но категорически настаивала, что помогать будут всем без исключения. (В хосписе, которой Елизавета основала в Киеве, она даже потребовала заменить первого священника за его нетерпимость.) Особую связь она ощущала и со Святой преподобномученицей великой княгиней Елисаветой Федоровной. В ней удивительным образом сочетались опыт и воспитание ее советского детства с настроем и ценностями старой русской эмиграции, с которыми она познакомилась, когда жила за рубежом. Но это, как и знакомство с другим отношением и иным подходом к тем, кто выброшен из общества, только дало ей возможность шире проявить себя. Также она нередко вспоминала своего дядю Александра Колесниченко, типаж чеховского врача, педиатра, старообрядца, образованного, тонкого московского интеллигента до мозга костей, блестящего диагноста (как и сама Елизавета), но с трагической советской судьбой. Очевидное влияние оказывала и ее мама, которая тоже была врачом, работала в Четвертом управлении, но безоглядно помогала всем, не только больным, всегда. Несколько раз мы с Елизаветой вместе посещали могилу доктора Федора Гааза на Введенском кладбище в Москве.