Я все еще влюблен - [118]

Войдя в клуб, Энгельс сразу понял, что сегодня здесь много пьяных: слишком громко говорили, слишком неуверенно двигались.

Как и утром на бирже, его сразу заметили.

– Господин Энгельс, – крикнул кто-то за ближним столиком, – окажите нам честь. Вот для вас место.

Сквозь табачный дым лица проступали не слишком отчетливо, но Энгельсу было безразлично, с кого начать осмотр этого паноптикума, и он занял предложенное место.

– Какие новости? – спросили его, как и утром на бирже.

– Сейчас, господа, мир живет тремя новостями, – смеющимся взглядом он обвел хмельные физиономии.

– Тремя? Какими же?

– Первая, – Энгельс загнул палец, – смерть Кавеньяка.

– Царство ему небесное! – икнул господин, сидевший справа. – Мог бы, конечно, еще и пожить, ведь ему было лет пятьдесят пять, не больше. Но, скажу честно, меня эта новость не занимает. Я озабочен тем, как бы самому в этой обстановке не дать дуба.

– Вторая новость, – Энгельс загнул еще один палец. – Наконец-то объявлено об идиотизме Фридриха Вильгельма Четвертого.

– Как? Сошел с ума? – удивился тот же сосед справа. – Я об этом не слышал.

– Что значит… наконец объявлено? – спросил толстяк, сидевший напротив.

– Об идиотизме отца нашего отечества мы, немцы, знали давно, однако это считалось почему-то государственной тайной номер один.

Все засмеялись.

– Вы, господин Энгельс, большой шутник, – пьяно покрутил головой толстяк. – Но лучше скажите нам, будет ли безумие вашего короля иметь какое-либо последствие для положения дел на нашей бирже.

– Думаю, что нет, не будет.

– Ах, не будет! Ну, тогда и эта новость нас ничуть не интересует. Какая же третья?

– Вот уж третья-то наверняка не оставит никого из вас равнодушным, – Энгельс снова обвел веселым взглядом все лица. – Тернер-младший женился на балетной танцовщице Анни Пейн! Вся семья в ужасе… Что вы на это скажете?

– Сударь! Да вы издеваетесь над нами! – вдруг вспылил покуда хранивший молчание сосед слева. – Вас спрашивают о деле, а вы… Кого сейчас может интересовать даже самая скандальная женитьба!

– Действительно! – зашумели остальные. – Его о деле, а он порет какую-то чушь: Кавеньяк, Фридрих Вильгельм, девица Пейн…

– Господа! – Энгельс решительно поднялся. – Очень жаль, что наши интересы сегодня так разительно не сходятся. Честь имею!

Он резко, с шумом отодвинул стул, четко повернулся и пошел.

За соседним столиком фабрикант Лидл, ранее известный своей молчаливостью, опять рассказывал, как рабочие повесили его чучело:

– Они это сделали, господа, in optima forma[10], с вынесением приговора и даже с последующим отпеванием. Отпевал, облачившись в шутовскую рясу, один старый ткач. Я его знаю, негодяя. Вместо слов «Да смилостивится господь над душой твоей!» старый шут произнес: «Да наплюет господь на душу твою!»

Лидла слушали очень внимательно, никто не улыбался, хотя по глазам и позам было ясно, что все уже сильно хмельны.

«Ослы, внимающие Валаамовой ослице», – подумал Энгельс.

Прямо на него по проходу между столиками шел совсем уже набравшийся Кук. Приблизившись, он схватил за руку и, видимо не узнавая, пробормотал:

– Купите у меня охотничью лошадь… последняя… все распродал… Коняга отменных статей…

– Благодарю, – дружески улыбнулся Энгельс. – У меня есть лошадь для охоты. Лучше вы купите у меня партию отменной пряжи.

– Сколько? – машинально спросил Кук, но тут же спохватился: – Я? Купить? Сударь, вы наносите мне оскорбление. Вот вам моя визитная карточка. Завтра ждите секунданта.

– К вашим услугам, сэр, – Энгельс вынул свою визитную карточку и опустил ее в нагрудный кармашек Кука. Завтра он, конечно, долго будет вспоминать, как у него оказалась карточка хорошо знакомого ему человека.

Энгельсу захотелось пить. Он подошел к буфету.

– Добрый вечер, господин Энгельс, – приветствовал его совершенно трезвым и потому столь странно звучащим здесь голосом знакомый бармен.

– Добрый вечер, Харпер! Как идут дела? Кажется, неплохо? Для клубов и ресторанов Англии настала пора расцвета.

– Да, сударь, наши доходы растут, потребление ликера и других крепких вин с каждым днем увеличивается, но, – Харпер смущенно пожал плечами, – меня это все-таки как-то не радует… Они, – он кивнул в сторону зала, – приходят сюда потому, что никто не может усидеть со своими заботами дома. Всем страшно. И кто глубже увяз, тот больше пьет и упорней старается развеселиться… Что выпьете?

– Стакан лимонада.

– О, я вижу, ваши дела прекрасны! – воскликнул бармен, открывая бутылку. – По тому, кто сколько пьет и что пьет, я безошибочно определяю сейчас положение его дел. Лимонад уже давно никто не просил. Да и вид у вас весьма далекий от уныния.

– Есть причины, старина, есть причины!

– А мне, господин Энгельс, как и им, страшно, хотя наши доходы растут. Мы все как на зачумленном корабле…

Энгельс выпил свой лимонад и шутливо крякнул, как после чего-то крепкого.

– Спасибо, Харпер. Пойду посмотрю, что делается в бильярдной.

– Кажется, там пусто…

Действительно, все три бильярда стояли без дела. На среднем, самом большом, лениво и бесцельно гонял шары старший сын Джемса Тернера – Джек, по прозвищу Жирный. Казалось, он был совершенно далек от тех кошмарных страстей, которые терзали сейчас посетителей этого дома. Увидев вошедшего, он оживился.