Я, волк - [3]

Сказать вам, как пахнет пригнувшийся, зажавший в кулаке финку и готовый броситься на вас обкуренный хулиган? Он него несёт цветом угрозы, смесью пота и адреналина, пульсирующим чёрно-лиловым глянцем. Мутной, серо-жёлтой гнойной вонью смердят набитые под завязку нечистотами мусорные баки. Коричневато-бурой жижей отдают обшарпанные и пропитанные влагой стены убогих бетонных коробок-бараков. И над всем этим стоит терпкий и дурманящий запах человеческих страстей. Переливающийся всеми оттенками красного, от ярко алого до пронзительно пурпурного, запах вожделения и похоти — запах крови.

И я был один, всегда один. Я чурался и сторонился людей, отдаляясь он них всё больше и больше. Терианину чужда стайность. Мы — одиночки, свойственные всем терианам чувства гордости и независимости заставляют нас быть нелюдимами, почти отшельниками. Я взрослел, набирался опыта, анализировал, и к восемнадцати годам уже твёрдо знал, кто я такой. Я не был юношей по имени Виктор, хотя окружающие знали меня именно в этой ипостаси. Я был волком, молодым самцом-полуярком, звавшимся Вик.

Я поступил в институт, закончил его и устроился на работу в банк. Я был исполнительным служащим, корректным и аккуратным, хотя и нелюдимым. Начальство ценило меня. Я не брал отпусков, мне они были не нужны, вместо этого раз в месяц, в ночи полнолуния, я брал два дня отгулов и покидал город. В эти дни моим существом доминировал Вик, и я становился тем, кем был на самом деле — волком. Так продолжалось до того дня, когда я встретил Эмилию.

Эти последние два года я не жил, я существовал, влача мучительно тянущиеся дни от одного полнолуния до следующего. Она запретила мне видеть её в любое другое время, и я подчинился. Но два дня каждого месяца были наши. Мы встречались на вокзалах, пирсах или автобусных станциях, и оставляли город. Мы шли в лес, и там становились теми, кто мы есть. Вывалив из пастей языки, мы пластались в яростном беге через поля, занесённые снегом зимой и заросшие бурьяном летом. Мчались, скользя по льду прудов и озёр, или омывались в их водах. Загоняли зайцев и вспугивали глупых куропаток. Иногда прокрадывались в сумерках на окраину села, а потом, под заливистый брёх цепных псов, намётом уходили обратно в лес, и я нёс на загривке тушу зарезанного барана.

И каждый раз мы принадлежали друг другу, спариваясь исступлённо, отчаянно, в то время и в том месте, где непреодолимое желание застигало нас. И каждый раз, по возвращении в город я просил её уйти от мужа ко мне. И каждый раз она отвечала отказом, и я возвращался в своё захламленное однокомнатное логово и начинал вычёркивать дни из календаря.

Нет, то не была любовь в том понимании, которое вкладывают в это слово люди. Я часто думал, как назвать то чувство, что сжигало меня. Что делало меня похожим на мучительно передвигающего ноги сквозь череду липких, тянущихся в замедленном времени дней, зомби. В конце концов, я понял, что это такое. Меня сжирала и поглощала в себя тоска. Страшная, безнадёжная тоска, заставляющая зверей моей породы, напружинив тело, поджав хвост и вытянув морду, разражаться жутким, заунывным и пробирающим до самого нутра воем.

Её муж выследил нас, это было легко, ведь мы практически не таились. Он любил её, и видел, что с каждым днём она отдаляется от семьи всё больше, что звериное в ней проявляется всё чаще, и начинает подавлять человеческое. Муж обещал Миле никогда не интересоваться тем, чем она занимается, когда исчезает из дома. Он не сдержал обещания, поняв, что теряет жену, и предположив, что причиной тому может быть другой мужчина. У меня нет претензий к нему, он сделал то, что многие сделали бы на его месте.

Милин муж занимался коммерцией и держал охрану из бывших милицейских оперативников. Для них вычислить нас, безусловно, не составляло труда, но то, что происходило в лесу, конечно, оставалось тайной.

По нашему следу пустили псов. Стая застигла нас на рассвете, когда мы лежали обнаженные в объятиях друг друга. Я почуял собак слишком поздно. Вскочив, я успел выдернуть из рюкзака тесак, но в следующий момент вожак прыгнул на меня. Я увернулся и, когда он уже приземлялся, поднырнул под него и принял на нож, распоров ему брюхо по всей длине. Но остатки стаи, два чёрных кавказских волкодава и белоснежный ирландец, набросились на нас. Да, мы одолели их. Вся свара длилась не больше минуты, и, когда минута эта истекла, четыре собачьих туши дергались в агонии на багряном от крови снегу. В крови был и я сам, весь, от пасти до когтей задних лап, в крови была Эми, и я метнулся к ней убедиться, что она жива.

В этот момент и появились люди. Два здоровяка из охраны её мужа с двустволками в руках. Я рванулся им навстречу, и тот, что шёл впереди, выстрелил в меня навскидку с двадцати шагов. Не думаю, что таков был приказ, любой бы опешил, увидев открывшуюся перед ним сцену — издыхающих псов и двух обнаженных, красных от крови полулюдей-полуволков. Заряд опалил мне бок, я зарычал и услышал, как сзади тонко и пронзительно заскулила Эми. Её лишь оцарапало, но я тогда этого не знал. Я взревел, оттолкнулся от земли и бросился на них. Всё произошло мгновенно, стрелявший не успел перезарядить ружьё, а второй выпалил уже по движущейся мишени и промазал. В пять прыжков я покрыл разделяющее нас расстояние. Я убил их. Задрал обоих так, как волк задирает овец.