Я вам покажу! - [11]

Уже с подножки вагона мама обернулась и сказала: — Не сиди в саду без свитера, вечера уже холодные, сама знаешь, Анна сряжает зиму [5], а сейчас как-никак конец августа! Ты должна беречь себя!

А отец из-за ее плеча крикнул:

— И скажи Тосе, чтобы она не нервничала, но пора браться за учебу! И послушай мать, побереги себя немножко, ты ведь уже не первой молодости!

Когда мама и папа исчезли за дверью вагона, поезд, тихо постукивая, начал удаляться, отбрасывая на рельсы затухающие красные отблески, а Борис умчался в кусты, я вздохнула с облегчением и, словно оправдываясь, шепнула Адасику:

— Прости, они очень утомляют, но делают это из любви…

А Адам взглянул на меня, потом на рельсы и ответил:

— Прости? Да в своем ли ты уме, дорогая! Ты даже не представляешь себе, как я завидую, что у тебя еще есть родители. Я бы многое дал, чтобы мои учили меня жизни… — И двинулся к кустам, в которых скрылся Борис.

Я стояла и смотрела ему вслед, а затем медленно побрела к дому. У Адама уже нет ни отца, ни матери. У меня не будет ни свекра с его нравоучениями, ни свекрови, которая бы меня невзлюбила и делала замечания, что полотенца и скатерти, а также постельное белье должны лежать на самой верхней полке, а одеяла на нижней, мне не придется вживаться в новую семью. Единственный родственник Адама — его сын Шимон, к тому же у моего Голубого нет ни братьев, ни сестер. Честно говоря, я всегда думала об этом с легким сердцем, а сейчас мне вдруг стало жалко и, откровенно говоря, еще и стыдно, что сожалею я не столь сильно, как следовало бы.

Почему вместо того, чтобы радоваться, что родители приезжают ко мне и пытаются меня воспитывать, я с облегчением вздыхаю, когда они уезжают? Почему я отмахиваюсь от нравоучений и замечаний, вместо того чтобы благодарить Бога, что есть кому их делать? Почему я не умею относиться к родителям с глубочайшим уважением и любовью и радоваться, что они есть и что я могу еще время от времени ощутить себя ребенком? Кто-то лишил меня последних крупиц разума, что ли?

Ведь вся моя взрослость состоит не в том, что мне, черт побери, тридцать восемь лет с хвостиком, а в том, как я воспринимаю, что они говорят и делают. Если я считаю себя ребенком, то становлюсь в один ряд с Тосей, а если я взрослая…

Уже от самой калитки я повернула обратно на станцию, перешла через пути. Адам шагал с Борисом по лугу к лесу. Вот уж действительно, в жизни все так непросто! А может, на самом деле все просто до слез? Адам не видел меня, я не стала его окликать и свернула в березовую рощицу — уединенная прогулка мне тоже пойдет на пользу. Правда, мне следовало бы вернуться за свитером, потому что после захода солнца действительно похолодало… Анна сряжает зиму…

ОТ АДЮЛЬТЕРА ДО ЯИЧНИЦЫ

В понедельник я поехала в редакцию. Уже в лифте наткнулась на Главного. Он схватил меня за локоть.

— О, пани Юдита! — обрадовался он, как будто видел меня первый раз за последние двести лет. — Вы болели?

Обожаю это в мужчинах: выходишь на работу после отпуска отдохнувшая, загоревшая (я, впрочем, — нет, потому что беспросветно лило), готовая к новым чудесным свершениям, а они говорят, что ты выглядишь, как после длительной болезни.

— Я вернулась из отпуска, — ответила я, просияв.

— Столь длительного? — удивился Главный.

Это еще одна вещь, которую я люблю. Берешь пять дней отпуска, и он называется длительным, видишь перед собой какой-либо отрезок длиной в десять сантиметров, и выясняется, что в нем двадцать пять, встречаешься с кем-нибудь в двадцатую годовщину окончания школы и слышишь — сто лет не виделись!..

— Столь короткого, — спокойно поправила я.

— Превосходно, превосходно, вы знаете, чем отличается мужчина от шимпанзе?

Я знала, что шимпанзе умные, но не предполагала, что об этом известно и Главному. А также я догадывалась, что это только предлог, чтобы сообщить мне, что женщины — идиотки. Однако я помнила, что Главный — мой шеф, и, несмотря на этот моббинг [6], смиренно молчала. Когда-нибудь в будущей жизни, в которой я буду мужчиной, а он моим подчиненным, ему воздастся за все.

— Один храпит, весь волосатый и чешется, а другой — просто обезьяна! — торжествующе расхохотался Главный. — Пожалуйста, зайдите ко мне после заседания коллегии! — И вышел из лифта. А я, оторопев от услышанного, поехала на шестнадцатый этаж, где располагалась фирма по автострахованию.

Когда наконец я добралась до своей редакции, меня встретили холодные взгляды моих сослуживиц.

— По тебе не скажешь, что ты была в отпуске, — обрадовалась, увидев меня, Кама, заведующая отделом писем, и чмокнула меня в щеку. — Шеф хочет тебя видеть! — Она бросила многозначительный взгляд на Эву.

— Привет, Юдита! — Эва села за свой стол и достала пакет с письмами. — Малость поднакопилось… — И отвела взгляд.

Они никогда так себя не вели. Хотя понимаю, у них есть повод. Известно, что брошенная женщина сначала вызывает сочувствие, однако незамедлительно делается вывод, — я это знаю! — что в ней есть какой-то изъян, раз ее бросили. Гораздо хуже, если такая некогда брошенная женщина начинает нормально жить, и уж совсем непростительно, если при этом она и счастлива. К тому же Адам — мой, а не их. А в редакции не так много мужчин. Главный пока женат, а я выхожу замуж. Этого вполне достаточно, чтобы возненавидеть меня.