Я в степени n - [19]

– Здесь я, здесь, – почти кричу охрипшим от волнения голосом. – Я здесь, я тебя слышу…

– А, ну хорошо. Так вот, последний неясный момент: что брать за альтернативную доходность – во всех случаях ставку по безрисковым государственным облигациям или для каждого случая искать отдельный бэнчмарк?

– Подобное сравнивай с подобным, – отвечаю я ей на автомате. – Торгуешь наркотиками, где прибыль тысяча процентов, – ориентируйся на самую крепкую мафиозную семью с завязками в полиции; в шоколадки думаешь вложиться – смотри на «Марс» и «Сникерс»; государственными бондами спекулируешь – держи в уме облигации правительства США.

– Наркотиками… Ой, не могу, ха-ха-ха! Там тоже альтернативная доходность существует, ха-ха-ха, надо профессору нашему, индусу, сказать, он к наркотикам неравнодушен – травку пыхает как паровоз. Ему понравится, ха-ха-ха…

Черт возьми, все-таки мне есть чем гордиться. Хороший я якорь себе вырастил. Моя двадцатилетняя дочь понимает шутки про альтернативную доходность. Не про телок-жеребцов, не про аншлаговскую хрень и камедиклабовскую чушь, а про альтернативную доходность при принятии инвестиционных решений.

– Ну ладно, пап, спасибо большое, я побежала, у меня семинар вечером по статистике.

Почему все хорошее так быстро кончается? Хочется удержать ее веселый, умный смех, ее на мои похожие глаза в окошке скайпа. Не уходи, Женька! Пока ты со мной – я держусь. Очень ты мне нужна сейчас. Не уходи, пожалуйста!

– А я с мамкой поругался, – быстро, чтобы она не успела нажать на красную кнопку отбоя, говорю я.

– Подумаешь, вы все время ругаетесь. Ладно, пока, – отвечает Женька, и я вижу, как ее рука тянется отключить связь.

– Сильно, сильно поругались, вдрызг! – ору я, лишь бы она не выключалась. Дочка тяжело вздыхает и убирает руку от клавиатуры. Она в курсе наших проблем, видит, что происходит, когда приезжает на каникулы. И мнение ее по поводу нашего будущего я знаю наизусть. Не очень меня устраивает это мнение, но сейчас я готов слушать что угодно. Плевать, лишь бы говорила, лишь бы видеть ее подольше.

– Разводиться вам давно пора, – рубит сплеча дочка. – Я не понимаю, зачем вы друг друга мучаете. Развелись – и дело с концом.

– Тебе хорошо, сама с мамой и папой выросла. А о Славке ты подумала?

– Подумала. Через два года я закончу учебу, найду работу и заберу его к себе.

– Дура, – грустно улыбаясь, говорю я.

– Дура, – соглашается Женька. – Но ведь ты не бросишь совсем мать и Славку, будешь забирать его на выходные. Миллионы детей так живут, зато не видят, как ругаются родители. А если не хотите разводиться – приезжайте ко мне, в Америку.

– А какая связь?

– Прямая. Новая страна, новая жизнь… Общие трудности сплачивают. Может, заживете наконец по-человечески или разбежитесь уже окончательно, но шанс есть, вы же у меня хорошие! Дураки просто оба. Вот и встанут мозги на место. И вообще, я не понимаю: чего вы забыли в этой Путляндии?

Необычная сегодня ночь. Переплелось в ней все, завязалось. Сначала нелепая драка во дворе, чудесное обретение чувства братства с первыми встречными русскими людьми. Потом скандал с женой, а теперь дочка говорит про Америку. Первый раз говорит, оставляет она нам все-таки шанс. Потому что любит. А что? Идея мне нравится. Чем черт не шутит – может, и получится. И на кой мне, действительно, сдалась эта Путляндия? Будем все вместе жить. Здесь продам что смогу. Вместе с кэшем на первое время хватит. А вдруг придумаю чего-нибудь интересное, созидательное первый раз в жизни. Фантазия у меня всегда хорошо работала. Разбогатею, прославлюсь, и с Анькой все наладится. Хорошая идея – уехать в Америку. Только где я там найду это чувство братства с первым встречным мажором или гопником? Куда я дену свои сорок четыре года в России – на помойку выброшу, забуду как страшный сон? Нет, доченька, слишком давно я родился. Сделана моя жизнь, и сделана она здесь, в России. Здесь друзья, здесь родители, которые никогда не уедут, здесь любимый мною русский язык, на котором говорю, читаю и пишу свои романы. Здесь мое место. Я и дочку не очень хотел отпускать. Шоком для меня было, когда в пятнадцать лет она пришла ко мне и заявила, что не желает жить среди ленивого и равнодушного быдла под руководством гэбистских вертухаев. Я в таком шоке был, что спросил лишь:

– А почему они вертухаи?

– Ну как же, – ответила Женька, – сам царек в своей книжонке «От первого лица» пишет, как акции диссидентов КГБ разгонял. Типа по-умному разгонял: они собираются цветы к памятнику декабристам возложить, политзаключенных советских помянуть, а гэбэшники профсоюзы к тому же памятнику гонят. Все, место занято! Тебе это ничего не напоминает? Вертухаи и есть, только место работы у них не на зоне, а в Кремле.

Помню, я обалдел от ее ответа: чтобы в пятнадцать лет и так излагать… Аргументированно, мягко говоря. Но потом я сказал себе: «А чего ты хочешь, Витя? Отсидевший на Колыме Славик умер, когда ей 12 было. Любила она очень своего прадедушку, по несколько раз на дню ему звонила, по любым вопросам. Он у нее под прозвищем Славик-энциклопедия проходил. Про свою сталинскую молодость он ей, конечно, особенно не распространялся – мала слишком была для таких разговоров. Но кое-что наверняка проскакивало. А что он не успел рассказать – рассказал я. Книжки опять-таки нужные – «Архипелаг» тот же, «Жизнь и судьба» Гроссмана, и готово дело. Воспитал пятую колонну на свою голову». И все же очень не хотелось мне ее отпускать. Попробовал усовестить: сказал, что предки ее не дураки были, когда строили, боролись и умирали за Россию. Взять того же Славика или отца его, Никанора… Вроде как предательство получается, если в Америку уехать…