Я убью свое прошлое - [8]

– Молодец, – о себе Наташа говорить не торопилась, крутила в пальцах ремень сумки и то смотрела в сторону веселившихся у доски одноклассников, то мельком – на Илью. – Говорят, ты в ФСБ служил. Это правда?

«Далась им эта ФСБ», – подумал Илья, а сам удивился второй раз за этот длинный вечер. Надо же, кто-то еще помнит о том, к чему стремился Илья Кондратьев двадцать с лишним лет назад. Чудны дела Твои, иначе и не скажешь…

– Не служил, только собирался, – признался он. – Готовился два года: качалка, рукопашка, бег, лыжи, языками занимался…

– Помню, помню, – заулыбалась Наташа. – Как ты и стометровку лучше всех бегал, и «солнышко» на турнике крутил. А мы в сторонке стояли и на тебя глазели. А все парни тебе завидовали.

Илья тоже улыбнулся, глянул в темное окно. Сейчас его не видно, но турник там, на спортплощадке за школой, никуда не делся за прошедшие годы. «Солнышко» он изобразить уже не рискнет, но раз десять подтянется запросто. Тем более что руководство родной конторы частенько устраивает проверку физических кондиций своих сотрудников, а по результатам испытаний и коэффициент к зарплате повышается, и премии разовые случаются, и прочие приятные бонусы помельче. Так что хоть сейчас иди и сдавай норматив. Но вместо этого придвинулся поближе к Наташе и проговорил вполголоса:

– Не все. Валерка не завидовал. Не помнишь случайно, почему?

– Помню, – так же беззаботно отозвалась Наташа. – Сам-то не забыл, за что ему рожу два раза бил? И не побоялся, он же на два года нас старше был…

– Плевать, – интонация в голосе была та же, что и два десятка лет назад. Оба почувствовали это, рассмеялись. На них обернулись, особенно строго смотрел невзрачный дяденька. Наташа в притворном ужасе прикрыла ладонью рот и прошептала:

– Так что с ФСБ? Врут или служил? Ну, не хочешь – не говори, мне просто интересно.

– Да чего там интересного, – сдался Илья. – Не поступил я тогда. На курсы еще за год до поступления записался, на знакомство съездил. Офицер со мной побеседовал, спросил, есть ли в семье люди из их конторы или судимые. Я сказал, что отец врач, а мать не работает, других вопросов не было. Потом пришло подтверждение, что я зачислен на курсы при Академии ФСБ. Отучился, перед поступлением медкомиссию прошел – всего изучили, как под микроскопом. Отклонений не нашли, допустили к психологическим тестам, потом физо. Все сдал – подтянулся, сколько требовалось, стометровку в двенадцать секунд уложился, три километра за тринадцать минут пробежал. А на полиграфе срезался.

– На полиграфе? – Наташино удивление было неподдельным. – Ерунда какая. Языки, физподготовка нормально, а на такой ерунде все завалить. Обидно.

Ей действительно было обидно, Илья видел сочувствие в глазах Наташи. Опоздало оно на двадцать лет, но это ерунда, мелочи. Вздохнул и договорил:

– Да, на полиграфе. Я еще раньше понял, что вопросы будут простые, но с непростым подтекстом, и был морально готов. Но когда оказался один на один в темном помещении с серьезным мужчиной в погонах, меня оторопь взяла. Не мужик, а воплощение Будды, или как там у них называется, забыл, лама какой-то… То ли он помер, то ли жив, сидит в одной позе и сквозь тебя смотрит. И вопросы задает вроде: «Как вы относитесь к смерти?» В общем, мямлил я там что-то, запинался, краснел, как школьница. А когда вышел, то узнал, что мое поступление закончилось. Вот так. Выдержки мне не хватило и самообладания, нервы подвели. Но я потом узнал, что следственный факультет или контрразведывательный мне все равно не светили, туда только своих берут, потомственных разведчиков. В армию пошел, срочку отслужил, по контракту потом на два года остался. Женился, дочь родилась, Лизка, ей сейчас шесть. Потом Мишка появился, ему одиннадцать. Он приемный, мы его из детдома усыновили. Работаю в конторе одной по перевозке особо ценных грузов, в сопровождении…

– Золото, бриллианты? – не преминула уточнить Наташа.

– А как же, у нас этого добра навалом, – гордо заявил Илья, словно только и делал, что перевозил из одного конца страны в другой свои собственные драгоценности. – Антиквариат еще, техника ценная, оружие старинное, и обычная инкассация. Лошадь однажды везли, сами чуть по дороге не сдохли…

– Лошадь? – поразилась Наташа. – Какую лошадь, куда, зачем?

– Дорогую, как сволочь, – поморщился Илья, вспоминая чудовищную неделю, проведенную рядом с капризной скотиной. – Стоит, как два «мерса», или как три, уже не помню. Но красивая, рыжая, а грива и хвост белые. Мы ее в Кельн везли. Так у лошади всю дорогу истерика была, сами обалдели. С ней два конюха ехали, думали, мужиков потом отпаивать придется – так нам эта тварь арабская мозги вынесла. Но мы до Кельна и обратно, а мужики с лошадью в Лондон двинули, не завидую я им… Теперь про себя давай, – потребовал Илья.

– Обычно все, – Наташа смотрела в стену на портрет то ли великого химика, то ли биолога и обращалась, скорее к ученому, чем к Илье. – Институт закончила, замуж вышла, сына родила. Развелась, второй раз замуж сходила, еще один мальчишка появился. Муж от меня сбежал, живу с матерью и детьми. Работаю бухгалтером. Слушай, пойдем подышим. А я покурю. Держи, – она бросила Илье на колени свою сумку и направилась к парте, заваленной куртками и пальто. Солидный мужчина с блестящей макушкой и круглым брюшком галантно помог Наталье раскопать общую кучу и подал ей черный полушубок. Илья поднялся со стула и, помахивая сумочкой с заклепками, направился к обоим. Мужчина, в прошлом троечник и раздолбай Гошка Митрофанов, с трудом получил аттестат, никуда не поступил и угодил прямиком в армию. А оттуда – в тюрьму за продажу «неустановленным лицам трех автоматов Калашникова с запасными магазинами в количестве шести штук». Отсидел два с половиной года, вернулся домой, сейчас содержит в городе три палатки с пивом и весьма доволен жизнью. Прошлым своим гордится и в каждом разговоре словно невзначай упоминает: «Когда я сидел в Крестах…»