Я убийца - [34]

— В каком смысле?

— Он как в пятницу на выходные ушел, так его и нет. Не появляется на работе, на звонки не отвечает. Как в воду канул!

— А как его зовут-то хоть? — Александр перелистнул листок блокнота.

— Компьютерщика-то нашего?

— Ну да, его.

— Так Максимов Максим Юрьевич. Душа-человек! Всем помогает, ни с кем не ссорится, его тут у нас все очень уважают. Тихоня такой, уже в возрасте — как-никак почти четвертый десяток. А умный! Что ни спроси — все знает. У нас тут без него просто ужас. Другого бы наш Цербер, — она снова кивнула в сторону директорского кабинета, — давно бы уволил за прогулы, а этого ждет. А может, просто запил он? С кем не бывает? Хотя вроде и непьющий был, — тут же ответила она сама себе.

— А где на них данные получить можно? На обоих?

— Так у меня и можно. Пойдемте. Я вам даже чаю могу согреть, если хотите.

— Штирлиц в юбке, твою мать, — еле слышно прошептал Александр, захлопнул блокнот и убрал его во внутренний карман куртки.

Сергей уже смаковал мысль о том, что у него появилась зацепка и что цепочка начала хоть как-то вытягиваться, смыкаясь разорванными звеньями в единое целое. «Вот почему три пальца. Руслан — первый. Осталось понять, кто еще. По пальцу за любовника. Но причем тут язык? Нужно теперь отыскать этих двоих плюс опросить еще тех, кто с ней общался. Интересно, что там у Пименова? Раскопал он что-нибудь интересное про миорелаксант?», — пронеслось все разом в голове у Сергея.

Глава XXV

Никем не любимый ребенок перестает быть ребенком: он лишь маленький беззащитный взрослый.

Ж. Сесброн

Я провожу тыльной стороной ладони по правой брови, смахиваю капельку пота. Хотя на улице уже глубокая осень и в воздухе веет морозцем, мне жарко. Вместе с Петром и другими рабочими закидываем бревно на кладку, подгоняем его, осаживаем на место. Работников тут много. Где их Петр только находит? Косматая борода, ряса в опилках, хитрый прищур — прямо апостол собственной персоной, а начинает в душу лезть — самый что ни на есть демон. Все у него с какими-то загадками. Разрушенная давным-давно церковь потихоньку поднимается. Еще немного, и начнем класть переводы для потолков, которые будут уходить в купола. Но прежде необходимо выполнить сложную рубку. Петр ждет особо мастеровитого плотника, но тот все не появляется. С неба начинает моросить.

— А если он не придет?

— То одному Богу ведомо. Может, и не придет.

— Так чего народ держать? Давай в другой раз, — потирая руки и дыша на них теплым воздухом, говорю я.

— Может, ты и прав, — Петр окидывает взором стоящих внизу мужиков. — Все, ребята, спасибо за помощь! Отдыхайте!

Слышится ответная благодарность, легкий гомон, слова прощания, и народ начинает потихоньку расползаться.

— Погода мерзопакостная, — поднимая голову к свинцовым небесам, бурчу я.

— Пойдем чаю попьем. Там самовар должны были согреть. Как на это смотришь?

Я не отрываю взора от неба, ощущаю, как мое лицо покрывается моросью и небольшая капелька дождевой воды скользит по шее, вызывая мурашки по всему телу.

— А молоток не подкинешь, как в прошлый раз?

— Да Бог с тобой. О чем это ты? Не стоит меня вплетать во все это. Лучше пойдем чай пить, — он задирает рясу, чтобы не мешалась, и ловко соскакивает вниз. — Ну, ты идешь али как?

Я все еще наслаждаюсь тем, как маленькие и острые, словно иголочки, капельки покрывают кожу.

* * *

— Проходи, проходи. Тут, конечно, не хоромы, но жить можно.

Вхожу в наспех срубленную клетушку, где ничего нет, кроме стола, нескольких стульев и буржуйки в углу, в которую Петр шустро подкидывает несколько поленьев. Стою в ожидании и щелкаю пальцами, пока он разливает душистый чай на травах. Манящий запах заполняет небольшое пространство, и я машинально сажусь за стол.

— Я бы от чего покрепче не отказался, — со смехом говорю я и с прихлебом втягиваю в себя кипяток из стеклянного стакана. Лицо моего собеседника меняется: теперь он явно не похож на святошу.

— Мало тебе было?!

— Да брось, я пошутил.

Воздух становится гуще, а в комнатенку сквозь щели проникает ночная тьма и заполняет пространство.

— Забыл, для чего ты здесь?! Почему выжил?! — голос Петра звучит загробно, борода трясется, а глаза во мгле кажутся красными. — Вино бы вам жрать! А ты знаешь, что двое малолетних детей погибли по вине матери-алкоголички?!

Я опускаю стакан, зубы самопроизвольно начинают скрипеть. Петр привстает, опирается руками о столешницу.

— Ты переживаешь за смерть своих близких, пытаешься исправить то, что случилось, пытаешься повлиять на ход событий, искоренить несправедливость, алчность, предательство, похоть. Хочешь сам стать судьей вместо тех продажных, ряженых в мантии ничтожных кукол. Пытаешься судить их, пусть и таким зверским способом. Ты чистишь этот мир, словно санитар чистит гнойную рану больного от накопившейся внутри заразы. А теперь представь себе, что некоторые сами гробят самое святое — своими собственными руками, без раскаяния, без сожаления?!

Меня знобит: так бывает из-за гипоксии. Хочу возразить, но не могу, а он продолжает. Зверь во мне снова начинает пробуждаться.

— Галина Кудрина и ее благоверный супруг Роман нигде и никогда не работали, пьянствовали всю свою, если можно так сказать, сознательную жизнь, да еще и дрянь всякую по вене пускали. Зато умудрились нарожать, как это нередко бывает, двух прекрасных детишек, Костю и Илью.