Я убийца - [11]

— Да как к такому можно привыкнуть? — снова пересиливая себя, произнес Сашок.

— Человек — такая скотина, которая привыкает ко всему. Вы же не чувствуете отвращение, когда разделываете, например, говядину или свинину? Так и здесь то же самое.

— Но ведь тут-то не говядина со свининой, — пробурчал Александр.

— А какая разница, молодой человек? Если вас посадить в чан, простите, с дерьмом, то только поначалу запах будет казаться отвратительным, но уже примерно через полчаса-час ваши рецепторы адаптируются, и вы перестанете его замечать. Физиология!

— Ужас, — Сашок зажмурился, а его желудок снова дал знать о себе.

— А что насчет миорелаксанта? — отрывая взгляд от трупа и пристально смотря на доктора, спросил Пименов.

— Ну, что я вам могу сказать? Это вещество просто так не купишь. Да и на заказ его сложно достать. Этот специальный препарат поставляется в реанимационные отделения по госраспределению, и за него отчитываются так же, как за морфий или любое другое вещество подобного типа. Вряд ли кто с ним будет связываться: сидеть никто не хочет.

— Но, тем не менее, в крови вы обнаружили именно его?

— Что есть, то есть. Из песни слов не выкинешь.

— А это вещество действует как наркотик? Я имею в виду, оно одурманивает человека?

— Отнюдь, Сергей. Оно просто расслабляет мышцы — так, что вы не в состоянии пошевелиться, вам даже слово сказать будет тяжело. Но всю гамму ощущений вы испытаете в полном объеме, поскольку боль оно не блокирует. Так что, когда ее резали, она прекрасно чувствовала все, что с ней происходило.

За спиной у доктора послышался омерзительный утробный звук: Александр склонился к полу, извергая из себя утренний завтрак.

— Прости-и-те, — вытер платком рот Сашок. — Мне нужно на улицу.

— Не волнуйтесь, я все уберу.

У Сергея зазвонил телефон, и он, взяв Александра под руку, вышел на свежий воздух. Станислав Владленович остался и еще задавал какие-то вопросы патологоанатому, но Сергей их уже не слышал. Телефон усердно звенел и высвечивал на экране абонента «Шрек».

Глава IX

Я убежден, что страдание и боль других доставляют нам удовольствие, и немалое.

Э. Берк

Каждый хоть раз в жизни лежал в больнице. Ну, наверное, каждый. Может, кого Бог и миловал, но, к сожалению, не меня. Помню, как лежал на вытяжке: на руке и ноге аппарат Илизарова, рядом постоянная капельница, в носу кислородные трубки, на теле памперс, как на младенце, так как гадить приходится под себя. Если бы вы знали, как трудно заставить организм это сделать в таких условиях. Вы спрашиваете медсестру про судно, но она подходит, только когда от вас начинает реально вонять, поскольку вы лежите не по блату и у нее таких, как вы, еще десяток-другой. А если она и обращает на вас внимание, то делает свою работу так, будто бы имеет дело с мертвецом в морге. И при этом поливает вас всем своим небогатым запасом слов в надежде, что вы сдохнете завтра, а при удачном стечении обстоятельств — немедленно, и работы у нее поубавится. Ворочать обгаженное тяжелое тело полуживого человека не доставляет особого удовольствия, тем более, если не иметь с этого барыша. Однако каждый день тебя вращают, чтобы не было пролежней, и протирают влажной губкой. Ты как Владимир Ильич в Мавзолее: такой же дохлый и такой же бессмертный. А когда персонал проводит процедуры, то разговаривает о своем, будто бы ты кукла, будто бы тебя и нет. А тебе приходится выслушивать их проблемы — мнимые проблемы по сравнению с твоими собственными.

Помню медсестру Анночку, примерно моего возраста, крашеную блондинку, страшную, как моя жизнь, безмозглую чукчу. Для того чтобы у нее засветились глазки, ей даже не нужно было отвешивать комплименты и дарить цветы. Казалось, поднеси к ее уху включенный фонарик, и бац — девичьи глаза засияют, словно солнышко, ибо полное отсутствие мозга способствует проникновению света в черепную коробку. Зато течка у этой сучки была постоянно. Она напоминала мне одну собачку, болонку по кличке Нотка, которая постоянно гадила хозяевам на ковер. И как те ни пытались ее перевоспитать, она продолжала это делать, пока от нее не избавились навсегда. Анночка относилась именно к такой породе: перевоспитать ее было невозможно — если только избавиться. Она то и дело жаловалась на своего мужа Виктора, на то, что он не понимает ее, беспрерывно пьет пиво, смотрит футбол с друзьями и все такое, а она хочет внимания и мужского тепла. Жаловалась всем санитарам смены, а их было четверо, и каждый старался утешить ее по-своему, пока она не забеременела. Похоже, именно тогда я так сильно возненавидел предательство. Думаю, бедолага Виктор до сих пор считает, что ребенок от него. Интересно, что бы он сказал своей благоверной, если бы узнал, что Анночка и сама не в курсе, кто отец. Несчастный малыш был зачат на больничной койке. Иногда она совокуплялась на кровати, с которой только что вынесли покойника. Я, слава Богу, лишь слышал вздохи и скрип пружин, поскольку сам лежал за ширмой. Правда, частенько они попросту забывали ее закрывать.

Я постепенно приходил в себя. Упрямое тело восстанавливало зрение и слух. Обезболивающие, которыми меня пичкали круглосуточно, помогали отвлечься от мыслей о смерти. Какие же мы, люди, все-таки пустые и мелочные: живем так мало, а хотим получить все. Забываем о близких, плюем на себе подобных. А когда подкрадывается старость, понимаем, что жили как-то не так, что рядом никого. И тогда не нужны уже ни деньги, ни красивые женщины, ни хорошая еда — нужна семья, а ее как раз и нет. И вот уже старуха-смерть стучит костлявой рукой тебе по плечу и заносит косу над головой. Пустота — вот что ждет всех, кто хочет всего сразу и без меры.