Я «убиваю любовь…» - [3]

— Нет, почему же? Ты ошибаешься… Ведь скоро лето наступит, и у нас, во дворе школы, будет городской лагерь. Вот мы и хотим, чтобы ты придумал какие-нибудь увлекательные летние дела…

Толя в последнее время стал говорить как бы от имени всего класса: «мы хотим», «мы ждем от тебя»…

— Меня с вами летом уже не будет, — тихо и грустно проговорил я.

— Мы понимаем. Ты, наверно, уедешь в загородный лагерь, да? Но ведь потом ты вернешься. И тогда…

— Я уже никогда не вернусь к вам, — еще печальнее сообщил я.

Толя Буланчиков взглянул на меня с удивлением и даже с испугом.

— Можно подумать, что ты умирать собрался.

— Нет, я не умру… Но я уеду очень-очень далеко. В город Заполярск…

Через несколько минут уже весь наш класс знал об этой новости. И тут мне стало еще больше не по себе: я понял, что всем ребятам не хочется расставаться со мной. И даже тем, которым я, кажется, причинял одни только неприятности и которые, как я думал, очень хотели бы от меня избавиться. Нет, никто от меня избавляться не желал…

— Ты всегда будешь с нами, дорогой Сева! Мы тебя не забудем! — торжественно произнес Толя Буланчиков.

— Вот еще, надгробную речь завел! — воскликнула ехидная Галя Калинкина, которую мы недавно выбрали редактором стенгазеты за это самое ее ехидство, которое Толя Буланчиков назвал «умением критически мыслить». — Давайте лучше сделаем так, чтобы он с нами не расставался.

— Это невозможно, — сказал я. — Мама уже вещи собрала…

— Нет, ты меня не понял, — стала пояснять Галя. — Я хочу, чтобы ты с нами не расставался в переносном смысле слова…

— Как это «в переносном»?

— А очень просто… Ты будешь нашим специальным корреспондентом за Полярным кругом! Будешь в каждый номер стенгазеты присылать всякие интересные заметки. Мы будем их читать и как бы беседовать с тобой, будем слышать твой голос… Вот мы и не расстанемся!

— Это здорово! Молодец, Галка!.. Это же замечательно! — загалдели со всех сторон. — У нас теперь будет свой корреспондент!

— Вот хорошо, если бы мы вообще все разъехались в разные стороны, и тогда бы у нас всюду были корреспонденты! — увлекся наш классный поэт Тимка Лапин. Его называли «классным» не за качество стиха, а просто потому, что он учился у нас в классе.

— Нет, зачем же нам всем разъезжаться и тем самым разрушать коллектив? — возразил Толя Буланчиков. — Тогда и стенгазету читать будет некому. Все будут только писать!.. А вообще предложение Гали очень разумное. Толковое, я бы сказал, предложение.

— Хорошо, — согласился я. — Буду вашим корреспондентом. Прямо к осени… К первому сентября пришлю первую статью!

— Нет, мы все просто умрем от нетерпения! — не согласилась со мной Галя Калинкина. — Ты, как приедешь, сразу пиши. А еще лучше — с дороги присылай свою первую корреспонденцию. Знаешь, такие бывают «путевые заметки». Вот и ты пришли…

— Но ведь уже лето наступает… И наша стенгазета «закроется» до сентября, — возразил кто-то.

— Газета будет выходить без перерыва! — заявила Галя. Слово «стенгазета» она всегда сокращала и говорила просто «газета», это звучало солиднее. — Ведь летом здесь, во дворе, будет городской летний лагерь, и он без газеты тоже никак не обойдется!

— Хорошо, я напишу вам с дороги!

В этот момент ко мне протиснулась добрая, жалостливая Лелька Мухина, та самая, которой я сажал в парту живого ежа, и тихо прошептала в самое ухо:

— Ой, Сева… выйди, пожалуйста, на «удиральную лестницу». Там Витик-Нытик плачет…

НЫТИК НЕ ХОЧЕТ РАССТАВАТЬСЯ

Я сразу пошел на «удиральную лестницу». Это был черный ход, через который кое-кто из ребят удирал с уроков, поэтому ее так и прозвали. Мой товарищ Витик, по прозвищу Нытик, стоял, повернувшись к окну, и, казалось, очень пристально разглядывал, как на соседнем дворе хозяйки развешивали белье.

— Ты что? — спросил я, подходя сзади.

Витик-Нытик от неожиданности вздрогнул, обернулся, и я увидел, что у него глаза мокрые и даже на щеке пролегла такая узенькая, извилистая тропинка от слезы.

— Ты чего ревешь? То есть плачешь! — спросил я.

Витик-Нытик сперва хотел сделать вид, что вовсе не плачет, а потом махнул рукой (чего уж там скрывать!) и глубоко всхлипнул.

— Уезжа-аешь? Да-а?.. — спросил он своим обычным занудным тоном, растягивая гласные буквы.

Мне стало жалко грустного Нытика, и я даже замялся:

— Да нет… Как тебе сказать? Еще не все ясно. Вот Дима, например, не хочет ехать… Возможны еще всякие неожиданности.

— Обма-анываешь, да? Утеша-аешь?..

У Витика по лицу побежала еще одна слеза. Она бежала торопливо, будто ей было стыдно и она хотела поскорее скатиться на пол.

— Ну что ты? Что ты?

Я стал искать носовой платок, но его, как обычно, на месте не оказалось. И тогда я проехался по щекам Нытика рукавом своей курточки.

— А ты не уезжа-ай… — стал просить Витик. — Вот у нас в квартире тоже один сосед уехал, а семья его осталась: сидят, квартиру сторожат… Вот бы и вы так! А?

— Нет, нам так нельзя! Мы папу одного отпустить не можем!

— А я ка-ак же?..

— Ты будешь обо мне все знать! Меня, понимаешь ли, назначили специальным корреспондентом нашей стенгазеты по всему Заполярью. Я буду каждые десять дней присылать заметки о себе, о своих делах. И ты все будешь про меня знать!