Я убил Степана Бандеру - [5]

Степан Бандера

Но поправлять существующее положение новая власть не спешила. Напротив, повсеместно закрывались украинские школы, а в оставшихся лишь половина предметов преподавалась на украинском языке, все же прочие — на польском. «В период между 1920 и 1925 годами, — отмечали британские парламентарии, — украинцы потеряли 2607 школ. Из тысячи украинских детей 71 ходит в украинские школы, а 929 — в польские или двуязычные».

Бандере повезло: 3-я Стрыйская гимназия, располагавшаяся в старинном доме «Русская бурса», выгодно отличалась от себе подобных. По своему национальному составу она была почти полностью украинской. Ясновельможные своих отпрысков в эту гимназию определять отказывались, зато в неё с охотой шли учиться дети из немецких и еврейских семей. С одной стороны, это была скрытая форма тихого протеста против ненавистной полонизации, с другой — проявление солидарности с украинскими националистами. Во всяком случае, так полагают современные иссследователи оуновского движения. Хотя возможно, юным галичанским немцам и евреям просто некуда было больше податься, кроме этой самой «Русской бурсы»…

Ах, как аукнется недальновидным польским политикам дискриминация западных украинцев буквально через несколько лет! Бандера, прибившись к вожакам подпольного движения, проявит чудеса изобретательности и фантазии, разрабатывая и тщательно продумывая брутальные «школьные бунты», с шумом прокатившиеся по всей Галичине.

Степан, как он сам уверял, взрослел очень быстро, не по дням, а по часам, стремясь оправдать свою гордую фамилию. Старшеклассники сразу разглядели в пареньке сообразительность, шустрость, «придумкуватость» (выдумку), когда дело касалось организации какой-нибудь очередной школьной проказы: во время урока подкинуть в класс, скажем, самодельную водяную бомбочку или исхитриться порушить ладный строй гимназистов во время парадного марша по улицам Стрыя.

В жилах кипела молодая кровь, в головах гулял ветер. Гимназисты с восторгом воспринимали любые, самые сумасбродные и опасные, но оттого ещё более заманчивые, дерзкие идеи. Невинные забавы порой, помимо воли озорников-зачинщиков, обретали политическую окраску.

Во время очередного торжества, например, по случаю государственного праздника Польши в большом зале собирается почтеннейшая, при параде публика, за трибуной взволнованный оратор готовится славить Речь Посполитую, а в это время в помещении лопается самодельная бомба, начинённая смердящим газом. И всё благородное панство спешно покидает высокое светское собрание. Ха-ха-ха!.. Вонища, само собой, улетучится, но нанесённое ляхам оскорбление в памяти наверняка осядет.

Случались и другие шалости. Странным образом с задней стены сцены в зале гимназии бесследно исчезал польский герб, и когда присутствующим панам предлагали вставанием почтить высший государственный символ, то вместо белого орла пред их ясными очами представал золотой украинский трезубец. Очередной скандал!

Ну а чем худо было заявить прямо в лицо учителю, препаскудному ляху, что отвечать по-польски на уроке я не хочу, не могу и не буду?! И вообще, пусть пан учитель больше печётся не о мове, а о своей белокурой паненке с осиной талией и русалочьими глазками, которую вот прямо сейчас в кофейне, может быть, обжимает пан поручик…

Задания старших Степану удавалось исполнять быстро и точно. Буйные головушки кружила романтическая атмосфера таинственности, строжайшей секретности собраний. Каждый выбирал себе звучные подпольные «робин-гудовские» клички: Быстрый, Смелый, Легенда, Отчаянный, Лис, Тур, Рыцарь, Отважный… Им казалось, что этим они добавляют себе смелости и отваги, с удовольствием испытывая крепость своих кулаков.

Но главной задачей, конечно, было воспитание силы духа.

Как-то одна из сестёр, сердцем почуяв, что в доме происходит что-то неладное, сорвала дверной крючок, ворвалась в комнату и обнаружила старшего брата, стоявшего у окна, бледного, с залитыми кровью пальцами. Из-под ногтей у него торчали острые швейные иголки. «Ты рехнулся?!» — в ужасе закричала Владимира. «Отстань, — чуть слышно, сквозь стиснутые зубы, с трудом прошептал Степан. — Молчи, дура. Родителям не вздумай проболтаться, убью…»

Потом, когда «великомученик» пришёл в себя, он попытался объяснить сестре: «Мне это было надо. Пойми, Владя, я должен был проверить, смогу ли выдержать пытки врагов… Они ведь именно так мучают наших патриотов. Помнишь Олю Басараб? А я помню…»

Спустя годы, поучая соратников, он провозгласит: «Если нам нужна кровь, мы дадим кровь, если нужен тер-pop, мы дадим террор в его точке кипения. Кодекс националиста есть личная совесть его».

Психофизиологические эксперименты подростка над самим собой специалисты-медики, разумеется, способны объяснить, но вряд ли оправдать. В том числе и чисто шариковские, садистские наклонности. Бандера остро нуждался в самоутверждении, в стремлении доказать себе, но главное — другим, что он способен пойти до конца во имя святой цели, собственноручно, голыми руками смести все преграды, при необходимости лишить жизни любого врага — пусть сегодня это будет омерзительно грязный, беспризорный, блохастый кот, а завтра — истязатель патриотов «неньки Украины», лютый «человек с ружьем» — будь то москаль, жид или лях.