Я тогда тебя забуду - [27]

И хотела пройти мимо. Но Денис задержал ее, обнял и проговорил тихо:

— Уезжаю я, Серафима.

— Да, я слышала, — ответила мама. — Большим начальником будете, Денис Тимофеевич.

— А что делать? Заставляют. Но не об этом я хотел поговорить с тобой на прощанье.

— А об чем же?

— А все о том же. Может, надумаешь да решишься?

— Нет, Денис Тимофеевич, видно, не судьба нам.

— Почему же не судьба? — проговорил Денис.

Мама спрыгнула с крыльца. Денис постоял и направился в избу. Я скользнул следом за ним и быстро залез на полати.

— Здорово живете, — громко и уверенно произнес приветствие Денис.

— Заходи, — угрюмо предложил отец.

— Милости просим, Денисушка, — подтвердила бабка Парашкева.

— У меня какое дело, Егор Ефимович, — начал Денис. — Уезжаю я в Верхобыстрицу. Зашел попрощаться. Как-никак вся жизнь, поди, вместе прошла.

— Ну что ж, давай попрощаемся, — с вызовом и оттенком угрозы ответил отец.

Они встали друг против друга. Оба сильные и уверенные в себе. Пожали друг другу руки. Сели. Бабка Парашкева налила ковш браги. Выпили. Бабка Парашкева снова наполнила ковш. Выпили и этот.

Отец придвинул к себе кухонный нож. Взял его в правую руку, с силой сжал черенок и стал постукивать им по краю стола. Замолчал надолго, погрузившись в глубокое и мрачное раздумье. Никто не проронил ни слова, только слышно было постукивание ножа по столу.

— Серафиму-то видел? — спросила бабка Парашкева.

— Встретил сейчас, — ответил Денис и сказал отцу: — Ты что, кум, совсем озверел, что ли? Ты что с Серафимой-то делаешь? Ты смотри! — Денис стукнул кулаком по столу. — Я не погляжу на тебя. Ты знаешь, я никого не боюсь.

— А я?! — захрипел отец и встал с ножом.

Денис продолжал сидеть, будто и не видел ножа в руке отца.

— Ты же ее совсем в старуху превратил, — спокойно сказал Денис — Ты бы радовался, дурак. Досталась гадине виноградина. Да, видно, весь ум у тебя отшибло. А ведь когда-то хороший мужик был.

Отец сел, положил нож.

— Что и говорить, — ответила Денису вместо отца бабка Парашкева. — Худо ей сейчас, Серафимушке-то нашей. С мужиком-то хлопот больно много. При мужике-то не побалуешь, знамо дело.

Бабка Парашкева всегда науськивала отца на маму.

— А что ты, старая, понимаешь?! — грубо спросил Денис и посмотрел на бабку Парашкеву в упор.

— Да нет, я ведь ничего не говорю такого-этакого, — начала изворачиваться та. — Я ведь говорю о чем? За овин да за бабу не закладывайся. Овин сгорит, а баба согрешить может. Рази не так?

Денис смотрел на нее с ненавистью и злобой.

— Я ведь о чем говорю, Денисушка? О том, что не верь коню в холе, а бабе в воле. Рази не так?

— Какая же ты гнида, бабка Парашкева, — сказал Денис — Видно, могила и та тебя не исправит.

— Уйди, мать, — произнес отец.

Прежде чем уйти, бабка Парашкева торопливо начала говорить, опасаясь, что отец заставит ее замолчать:

— Чего уж хуже, коли баба волю взяла.

И долго со значением посмотрела на отца. Того передернуло.

— Уйди, карга старая! — вскричал он. — Без тебя тошно!

Бабка Парашкева пошла за печь. На ходу ворчала и даже за печкой что-то еще говорила.

Отец, лишь бы только не молчать и будто извиняясь перед Денисом, произнес:

— Баба, она ведь человек рази!

Но Денис не ответил. Посидел еще молча и встал:

— Ну, я пойду.

Отец поднялся, подал руку. Денис сказал:

— Я тебе что скажу, Егор Ефимович: береги Серафиму. А старуху свою полоумную попридержи. Разве ты не знаешь, что каждый за счастье считал бы такую-то бабу иметь? Не скрою, уговаривал ее уехать со мной. Так не хочет ведь. А я бы взял. Досталась она тебе, так радуйся. Не каждому такое счастье-то выпадает. Видишь, как оно мимо меня-то прошло.

Денис отошел к дверям, поклонился в пояс всем и вышел. Отец долго ходил по избе. Когда ложились спать, он спросил:

— Ты спишь, бабка?

Бабка Парашкева от неожиданности вскочила на ноги:

— Нет, Егорий.

— Так я тебе вот что скажу, коли не спишь. Ты что это, бабы говорят, Серафиму-то по всей деревне поносишь? Ты своим помелом-то не очень мети. Всякий дом потолком крыт. Будешь выносить из избы, язык оторву. Не посмотрю, что ты мне мать родная. А с Серафимой мы как-нибудь сами разберемся. Поняла, старая?

Бабка Парашкева услужливо ответила:

— Поняла. Я все поняла, Егор Ефимович. Все поняла, как есть.

Вскоре стало известно, что Денис Тимофеевич Устюжанин назначен начальником уездной милиции в селе Верхобыстрице в двадцати верстах от Большого Перелаза, а потом стал там же председателем рика.

Долго мама находила утешение в молитвах.

— Господи, на всем свете разве найдется человек, кому бы я могла излить свое горе? — бывало, скажет она.

Я подскакивал сзади, обнимал и говорил:

— А я?!

И тут мама преображалась. Она всегда такая. Чем глубже страдает, тем больше старается казаться веселой на людях.

— Да, только ты! Ты один! — говорила она и целовала меня.

XI

Кончилось детство. Когда я учился в девятом классе, стало известно, что Дениса Тимофеевича Устюжанина сняли с должности председателя рика и посадили. Вначале толком никто не знал, за что. Потом из Верхобыстрицы, как снежный ком, пошли слухи один другого страшнее: сорвал в районе хлебозаготовки, выступил против линии партии, замешан в правом уклоне, защищал врагов народа. Скрыл и хранил георгиевские кресты, которыми был удостоен за веру, царя и отечество, — значит, ждал возврата. Денис исчез, будто в воду канул. Аксинья умерла. Ходили слухи, что отравилась. Накануне войны Денис был освобожден, работал на Балахнинском бумажном комбинате, а с началом войны добровольцем ушел в морскую пехоту, хотя лет ему было порядочно. Но, видно, был еще здоров. На фронте был командиром роты. Опять три ранения, из них одно тяжелое, два ордена.