Я – телохранитель. Киллер к юбилею - [34]

— Ты эту Скворцову знаешь? — спросил Китайгородцев, отодвигая тарелку.

— Видел один раз. Приезжала, когда тут не было его жены.

— Что за женщина?

— Боевая, — кратко охарактеризовал Скворцову Богданов.

— Какие у нее отношения с Генрихом Эдуардовичем?

— Когда она сюда приезжала, они спали в разных комнатах.

— Я не о том. Мне важно знать — у них ровные отношения или случаются конфликты? В общем, грубо говоря, может она нашему клиенту в волосы вцепиться или нет?

— Не было такого, чтобы за волосы…

— А на повышенных тонах они беседуют друг с другом?

— Вроде всегда спокойно, Толик.

— Хорошо, теперь о её сыне. Ты его раньше видел?

— Нет. Я же говорил тебе, она не даёт Тапаеву с сыном встречаться.

— А раньше, когда он маленький был?

— Я еще тогда здесь не работал…

— Значит, ничего о нем рассказать не можешь?

— Он странный, Толик.

— В смысле? — насторожился Китайгородцев.

Богданов, и до того разговаривавший вполголоса, совсем уж перешёл на шёпот:

— Мне кажется, это — «пьяный» ребенок. Ну, знаешь, дети, которых зачали по пьяни… У них потом с головой не всё в порядке. Я его сегодня в первый раз увидел и сразу понял — по пьяному делу его Тапаев сделал. Как пить дать.

Анатолий покачал головой, давая понять, что ему здесь ещё только слабоумных не хватало для полного счастья.

— Пойдём, — сказал он со вздохом и поднялся из-за стола. — Взглянем на дорогих гостей.

За столом в гостиной сидели женщина и молодой парень. Тапаевская любовница не очень-то интересовала Китайгородцева, он лишь скользнул по ней невнимательным взглядом — и тотчас обратил своё внимание на парня. Хотя тот сидел на стуле, всё же можно было понять, что он высок и ладно скроен. Во всем его облике угадывалась недюжинная физическая сила, но едва он, привлечённый шумом, обернулся — Анатолий понял, что имел в виду Богданов. У этого здоровяка было совершенно детское выражение лица: пухлые щёки, безвольно приоткрытый рот с розовым сырым языком внутри… Ему бы ещё слюни пустить, и картина была бы полной. Когда ребенку с таким лицом два года — его называют карапузом, когда двадцать два — дебилом. При виде незнакомцев парень осклабился в блаженной улыбке. Прямо-таки лучился счастьем! Китайгородцев не выдержал и отвёл взгляд.

— Здравствуйте! — сказала женщина, обращаясь к Анатолию и угадывая в нём лицо более значительное, чем Богданов. — Так где Генрих? Вы ему уже доложили?

Телохранителю было неуютно под взглядом улыбающегося парня. Потому что этот взгляд казался ему каким-то липким. Но он, явно сделав над собой усилие, снова посмотрел на ненормального. И даже смог улыбнуться:

— Это ваш сын?

— Да! — В голосе женщины слышался вызов. Сомнительное право на людях гордиться своими увечными детьми принадлежит только любящим матерям. Так они демонстрируют окружающим, что не дадут своё несчастное чадо в обиду.

— Я бы хотел с вами поговорить, — произнес Китайгородцев, интонацией давая понять, что может разговаривать со Скворцовой только в отсутствие её сына.

— Вы можете говорить при нём.

— Скажите, — неуверенно начал Анатолий, — Генрих Эдуардович знает?

— О чём? — вздернула подбородок женщина.

— О состоянии… О физическом… О душевном состоянии…

— Чьём? Ильи?

Услышав своё имя, парень заулыбался ещё шире и обернулся к матери. Та потрепала его по волосам. Так невнимательно-небрежно хозяева треплют своих собак. Собака виляет хвостом и всячески демонстрирует свою приязнь, а хозяин ограничивается дежурными знаками внимания, давая понять, что о существовании своего четвероногого друга он не забыл — но ему сейчас не до сантиментов.

— А какое это имеет значение? — строго спросила женщина. — Вот для вас лично — какое?

— Я только хотел сказать…

— Какое вообще ваше дело?

— Я хотел сказать, что Генриха Эдуардовича надо предупредить.

Секундная пауза.

— Ну, разумеется, — признала Скворцова правоту собеседника. — Только я сделаю это сама.

Китайгородцев не стал ей перечить.

— Второй этаж, — сказал он. — По коридору до самого конца. Мы подождем вас здесь.

«Мы» — это не только он и Богданов, но и сын Скворцовой. Она поняла и не нашлась, что возразить.

Когда женщина поднялась наверх и ее шаги стихли в коридоре, Анатолий шепнул Богданову:

— Теперь ты понял, почему она его столько лет не показывала Тапаеву? Боялась, что на сына-психа тот не даст ни копейки. Ведь если сына долго не видишь, о нем гораздо приятнее думать как о парне вполне нормальном — любимце девочек, победителе школьных олимпиад… Чтобы всегда можно было сказать, что сын пошел в отца. А псих кому нужен? Одной только родившей его матери. Да и то не всегда…

⁂

Тапаев появился минут через тридцать. Спускался по лестнице и несколько раз оступился — то ли от выпитого за сегодняшний день коньяка, то ли от того, что он не под ноги себе смотрел, а на своего сына. Скворцова не пошла за ним следом, а осталась на верхней ступени лестницы, откуда и наблюдала за происходящим с напряжением во взгляде.

Илья обернулся и смотрел на бизнесмена с блаженной улыбкой. Точно так же он совсем недавно разглядывал Китайгородцева. Для всех у него было одно выражение лица: восторженно-благодушное. И Тапаев, хотя и был предупреждён Илюшиной матерью, всё-таки, наткнувшись на этот непонятный и неприятный взгляд нездорового человека, будто споткнулся — и встал, не дойдя до сына каких-нибудь трёх шагов, глядя на Илью с болью и какой-то, как показалось Анатолию, брезгливостью. Потом олигарх повернул голову и посмотрел на свою бывшую любовницу, мать своего несчастного сына, будто спрашивая её: «Как же так? Почему? За что это досталось именно нам?»